Сердце Сумерек
Шрифт:
— Почему женщины бывают такими жестокими, Маа’шалин? — спросил он, большим пальцем поглаживая мой подбородок и лаская взглядом губы. — Почему с вами так сложно? Почему нужно быть агрессивным придурком, чтобы привлечь ваше внимание?
— Потому что иногда нам нравится починяться, — пробормотала я. — Быть слабой завоеванной женщиной.
Хадалис удивленно усмехнулся, а его палец добрался до моих губ, прикоснулся к ним так осторожно, как будто боялся стереть невидимую пыльцу фей. Наклонился так близко, что если бы эта единственная преграда, то наши губы обязательно бы встретились.
— Если
— Я не Данаани, Хадалис, — напомнила я.
— Думаешь, я хоть на минуту об этом забыл?
— Тогда не забывай, что любишь ее несмотря ни на что.
— Хватит давать мне наставления, Маа’шалин, я взрослый мужчина, если вдруг ты не заметила.
— О нет, я заметила! — Я прикусила губу, больше всего на свете жалея о том, что так глупо выдала свои чувства. Только слепая дура бы не заметила, что он — взрослый шикарный мужчина. И, что самое ужасное, очень хотелось, чтобы этот шикарный мужчина перестал задавать дурацкие вопросы. — Мне уже лучше, так что, пока никто не хватился хозяйки вечера, лучше вернуться в зал.
— Да к бесам этих рогатых с их дурацкими праздниками!
Его ладонь скользнула ниже по моей спине, а губы с голодной страстью прикоснулись к моим. Мгновение я еще думала о том, что надо срочно сбежать, и что он точно не будет удерживать меня силой, но все эти мысли растворились от одного его:
— Я бы отдал за тебя душу…
За меня? За Данаани? За свою растоптанную любовь?
Из головы выветрились все мысли, кроме одной: я его убью, если он сейчас остановится. Потому что я простая, слабая девчонка двадцати лет, которую никогда так не целовали, как поцеловал Рогалик и сейчас целует этот крылатый соблазн. И хоть раз в жизни я не хочу думать о том, что правильно, а что — нет.
В конце концов, имею я право на минуту наслаждения?
Его поцелуй был похож на прикосновение ласкового пламени: трепетный, но страстный, покоряющий — и осторожный. Совершенный настолько, насколько совершенной может быть карамельная страсть, приправленная зернышками перца для легкой горчинки. Не оторваться при всем желании.
И все же, та часть моего разума, которая оказалась способна выстоять против этого бешеного потока, назойливо жужжала в ухо: «Машка, что ты творишь? Это тебе не пирожок на задней парте трескать, пока учительница не видит, это — почти что измена».
Хотя, какая измена? В моем паспорте штампа нет, а я — зрелая девушка, которая уже забыла, что такое быть желанной этакими мужчинами. Или, честнее будет сказать, что и забывать-то было нечего.
Я уперлась ладонями в грудь Хадалиса, надавила — и он сразу отстранился, но руку с моей спины не убрал. А это такое искушение, скажу я вам — поглаживание пальцами вдоль по позвоночнику вверх и вниз. Вот не люблю я выражения про бабочек в животе, но сейчас я чувствовала, как полный десятикубовый шприц этих самых бабочек мне вкололи прямо в мозжечок.
Кажется, остановились мы вовремя.
— Прости, что… был несдержанным. — Глаза гарда ярко сверкали, и он так соблазнительно облизнул нижнюю губу, что мне пришлось схватиться за юбку, чтобы не наброситься на него снова.
Он был во сто раз
«Машка, а ну прекрати это немедленно! Эти мужики — мины, а ты — сапер-самоучка. Одно неверное движение — и разорвет так, что не склеить и за сто лет».
— Это называется «одиночество», — буркнула я, стараясь улизнуть из манящей ласки его ладони. — Мне это чувство хорошо знакомо.
Вот так, даже дышится проще, когда между нами пара метров расстояния. Между прочим, и мне спокойнее, что не слечу с катушек и не повисну на этом крылатом соблазне до конца вечера.
— Безответная любовь сжигает, а растоптанная — отравляет.
— Тебя предавали, Маа’шалин? — спросил Хадалис осторожно.
Кстати, а ведь он покраснел. Ей-богу, стал розовым до кончиков ушей, и таким смущенным, как будто это я, а не он, набросилась на него с голодными поцелуями.
— Ты девственник? — Черт, я правда спросила это вслух?!
От неожиданности я закрыла рот ладонью. Вот только слова были сказаны и вряд ли даже забытая аркана помогла бы мне вернуть время вспять.
Хадалис уставился на меня так, будто я попросила пересказать теорию относительности. И покраснел еще больше.
— Это… не имеет значения.
— Значит, угадала, — сквозь пальцы пробубнила я.
Как, блин, такое вообще возможно? Как такое может быть, что это ходячий мистер Вселенная с лицом падшего ангела и телом бога, оказался до сих пор невинным. Куда смотрят местные девушки? Или этот парень хорошо отбивается? Или он вообще из этих… которые по мальчикам? Бррр… Нет, во-первых он явно запал на принцессу, а во-вторых, никакая вселенная, даже та, что в параллельном мире, не может быть так несправедлива.
— Интересно, чтобы на это все сказал брат? — втиснулся в наше напряженное молчание знакомый — будь он неладен! — голос Хи’лы.
Я расправила плечи, посмотрела на нее так, чтобы она наверняка знала — каждое слово в мой адрес я затолкаю болезненно глубоко.
— Ты что-то хотела? — с ледяным спокойствием спросила я. Пусть не думает, что меня беспокоит ее неприкрытая угроза.
— Пришла сказать, что тебя все обыскались, — соловеем прощебетала эта рогатая зараза, и, разглядывая Хадалиса, добавила: — Мне вернуться в зал и сказать, что у тебя очень важные неотложные дела?
— Я отведу принцессу. — Хадалис взял меня под локоть, провел мимо нее по нарочито широкой дуге. А мне на ухо шепнул: — Я смогу защитить тебя от него.
И не сомневаюсь, что сможет, вот только вряд ли Рогалик опустится до выяснений отношений на людях. Максимум даст понять, что потом скрутит нас в бараний рог. Обоих. И весьма болезненным способом.
Мы вернулись в зал как раз, когда там заканчивались последние приготовление для церемонии. И, уж не знаю, как так получилось, но Хи’ла успела просочиться перед нами и практически сразу прилипла к Граз’зту, что-то нашептывая ему на ухо. Он пытался отмахнуться от сестры, но она все-таки смогла закончить. Потому что после того, как Рогалик, вслед за Хи’лой, посмотрел в нашу сторону, я мысленно порадовалась, что мой рогатый муженек не умеет испепелять взглядом.