Сердце Сумерек
Шрифт:
— Ну и куда подевалась Данаани? — спросила я осторожно, когда мы втроем привели себя в порядок и были готовы вернуться в замок. — Я была уверена, что вы друг от друга не отклеитесь.
Кажется, все то же самое можно было сказать не так грубо, потому что укоризненный взгляд Тана вызвал у меня неприятное чувство гадливости к самой себе. После вчерашних откровений принцессы даже идиот был понял, что они оба просто запутались друг в друге. Некоторые люди так и живут с подобными чувствами всю жизнь, до самой старости не понимая, почему же у них нет того самого желанного чувства нежности и теплоты. Другие вовремя
Мысль о том, что пока я размахивала кинжалами и изображала из себя валькирию, эти двое наслаждались обществом друг друга в одной постели, превращала мои нервные окончания в настоящие оголенные провода. То есть сейчас я была чем-то средним между порванной высоковольтной линией и женщиной с затянувшимся дней на сто ПМС. Казалось бы, чего проще — спросить Тана в лоб. И я так была близка к этой слабости, что в конце концов даже язык прикусила, подавляя совершенно ненужные сейчас чувства.
Но когда Тан попрощался с нами, убегая вверх по лестнице, мы с Хадалисом наткнулись на принцессу в одном из коридоров. Я мысленно пожелала, чтобы корона присохла к ее поганой голове, попутно очень надеясь ничем не выдать свое раздражение. Злость — это всегда слабость. Если враг видит, что ему удалось вас задеть, он знает ваше уязвимое место и будет активно этимзнанием пользоваться.
Данаани остановилась около нас, нарочито демонстративно посмотрела Хадалису через плечо. Он подвинулся, прикрывая меня от ее любопытства. Принцесса хмыкнула, скрестила руки на груди.
— Это самая дурацкая идея, какую вы только могли придумать, — сказала она с придуманным сочувствием. — Видишь ли, Хадалис, дело в том, что весь сегодняшний день я провела в компании Темнейшего владыки Абаддона — и мы многое, очень много обсудили. В особенности те вещи, которые касаются проклятия и его возможных последствий.
Почему мне кажется, что эта растянутая прелюдия — аперитив к основному блюду? Знать бы, к чему она клонит, возможно, получилось бы предугадать и дать достойный ответ. Вот за что ненавижу состояние неведения: никогда не знаешь, к чему готовиться, хвататься за меч или за щит.
— Почему ты решила, что меня это должно интересовать? — спросил Хадалис.
— Потому что речь пойдет о вашей с Граз’зтом маленькой подопечной. Мы ведь знаем, что теперь она, а не я — носительница кхистанджутского проклятья. И Темнейший был рад узнать, что ради избавления своего народа от последствий порчи, ему не нужно жертвовать жизнью наследницы Владыки Небесного трона.
Вот оно что.
— Надеюсь, я достаточно ясно выразилась, девчонка, и ты поняла все риски для своей жизни и жизней других? — спросила она, приподнимаясь на цыпочки, чтобы увидеть меня за плечом Хадалиса. — Назови мне хоть одну причину, почему я не должна прямо сейчас пойти к Темнейшему и рассказать, что ты все еще здесь? Честное слово, я была уверена, вам хватит ума отправить ее подальше и не провоцировать очевидные неприятности для всех.
— Прости, что всем чихать на твое мнение, — огрызнулась я.
— На твоем месте, девчонка, я бы хорошенько выбирала
— Так иди и жалуйся, чего стоишь? — Я не могла смолчать, хоть умом понимала, что напрашиваюсь на неприятности самым бестолковым образом. Возможно, убей я это непреодолимое желание сказать ей, какая она дрянь, получила бы целую ночь на раздумья. А так…
— Ты никому ничего не скажешь, — врезался в наш разговор тяжелый и очень недовольный голос Граз’зта. — Потому что мне тоже есть, что рассказать отцу. Например о том, что ты с детства была испорчена культистами Мрачной песни и, зная это, все равно вышла за меня замуж. Возможно, я не мастак красиво говорить, но Тан точно знает, как преподнести твой маленький секрет должным образом.
На миг ее лицо стало белым, как мел. И я даже позволила себе вольность потихоньку улыбнуться неожиданном спасителю. У них с Хадалисом вошло в привычку вытаскивать меня из всяких передряг, а у меня вошло в привычку не бояться полагаться на кого-то еще кроме себя. Странно приятное чувство, между прочим: дожить до двадцати лет, не зная, что такое поддержка и опора, и вдруг найти все это в одном оболтусе и одном молчуне.
— Вы ничего не сможете доказать, — сказала принцесса, как бы между прочим поглаживая крупный бриллиант в короне. — Я позаботилась о том, чтобы…
— Ты об этом? — грубо перебил ее Граз’зт, помахав перед глазами Данаани ее дневником. — И, кстати, об остальных вещах я бы на твоем месте тоже побеспокоился, потому что это — мой замок, и даже чертовы камни шепчут мне обо всем, что мне полагается знать. Ты выбрала очень неудачное место для тайника, принцесса.
Все-таки он большой молодец. А я большая молодец, что отдала ему дневник. Правда, с другими целями, но теперь это уже не имеет значения.
— Ты не посмеешь, — прошипела Данаани, становясь то красной, то снова бледной, то какой-то желто-зеленой, как перезревший огурец.
— Посмею. И если ты будешь трепать языком, поверь, окажешь мне услугу, развязав руки.
Ударенная собственной же угрозой, Данаани поджала губы — и, фыркнув, быстро ушла с нашего пути. Не сказать, чтобы у меня от сердца отлегло, но определенно стало легче дышаться.
— Пойдем, нужно поговорить, — поторопил нас Рогалик.
Мы вернулись в комнату Хадалиса, закрыли дверь, и Граз’зт еще раз проверил все вещи. Шпионов в комнате не оказалось.
— Так вы с Таном снова одна большая дружная семья? — не удержался от колючего вопроса Хадалис. — Он испоганил Маа’шалин жизнь, а ты считаешь, что врезать ему по морже — достаточное наказание?
— Ты забыл сказать, что Тан еще и с моей невестой в постели кувыркался. Кстати, той, на которую ты молился, если память меня не подводит.
— И я этого никогда не прощу им обоим.
— А я — прощу, потому что Тан мой брат. И потому что самое большое наказание останется с ним до конца его дней. И наказание это — слепота и глупость, на которую он поддался ради прихоти. Он же мнит себя великим умником и хитрецом, но какая-то селунэ обвела его вокруг пальца. Ни один удар по роже не будет сильнее этой постоянной пытки.