Сердце Запада
Шрифт:
– Ты будешь думать обо мне, – произнесла Клементина словно приказ. Он должен думать о ней, ведь она принадлежала и принадлежит ему. И всегда будет принадлежать ему.
– Клементина... – прошептал Рафферти сокрушенным и сорвавшимся голосом. – Моя любовь к тебе не прекратится с моим отъездом. Сколько бы лет ни прошло, когда вечером выйдешь на улицу и услышишь в тополях ветер, знай, что это я думаю о тебе, шепчу твое имя, люблю тебя.
По-прежнему глядя на убитое горем любимое лицо, Клементина медленно расстегнула брошь с камеей на шее, но не положила ее в руки Зака, поскольку не смела подойти к нему так близко. Миссис Маккуин оставила украшение на камне, на котором сидел Рафферти, и
* * * * *
Гас, не поднимаясь со стула-бочонка, наблюдал, как к нему возвращается жена. Она зашла прямиком в дом, не сказав ни слова и не взглянув на него. Но он видел ее глаза.
Гас сидел, его живот сводило от страха, а ноги окаменели. Ему хотелось спуститься к реке и посмотреть в глаза Зака, поискать в них ту же тоску и боль утраты, что и во взгляде жены. Вместо этого Маккуин застыл на старом бочонке, любуясь закатом.
Он провел так всю ночь. И едва стало светать, Зак вернулся с реки или еще откуда-то, где все это время пропадал. Рафферти уставился прямо на Гаса — его глаза ничего не выражали, и братья ничего не сказали друг другу. А затем Зак скрылся в сарае.
Полчаса спустя он вышел, ведя своего оседланного серого коня. У Гаса навернулись слезы. Он заморгал, пытаясь прогнать их прочь, прежде чем брат заметил. Поскольку, к стыду своему, знал, что это слезы облегчения.
* * * * *
Клементина отодвинула занавеску, которую сделала давным-давно из отбеленных мешков из-под муки, вышив на них маленьких желтых зябликов.
Ее любимый сидел на лошади во дворе, а рядом с ним стоял Гас, глядя на брата и говоря слова прощания.
Она закрыла глаза. И представила, как выходит за дверь и идет по двору, протягивает ему руку, чтобы он смог поднять ее и усадить позади себя в седло. Представила, как уезжает вместе с ним, чтобы повсюду быть с ним и любить его вечно.
Клементина снова и снова грезила, как выходит за дверь и идет по двору, но когда снова открыла глаза, Зака больше там не было, и она лишь слышала стук копыт его коня, скачущего прочь, все дальше и дальше.
ЧАСТЬ 3
1886 год
ГЛАВА 25
Гас Маккуин посмотрел в суровое утреннее небо, уже обескровленное до белизны свирепым солнцем. Он вытер рукавом пот с лица и хлопнул шляпой по бедру, подняв с кожаных гамаш облачко пыли.
– Черт! – выругался Гас. Вкус бранного слова на языке оказался отвратительным, но Маккуин снова произнес его, чтобы хоть как-то облегчить гнет неудач, тяжким грузом давивший на грудь. – Да пошло все к черту!
Гас присел на корточки у реки, зачерпнул пригоршню воды и плеснул в лицо. Вода как и ругательство имела мерзкий привкус и казалась такой щелочной и такой густой, что ее почти можно было жевать. Эта жидкость не приносила никакого облегчения от жары.
Солнце будто струило с неба расплавленный жар, иссушающий траву и безжалостно раскаляющий воздух. Зной так выпарил илистый берег реки, что тот застыл коркой и покрылся трещинами словно старая бумага. За все те годы, что Маккуин занимался скотоводством в этой долине, он ни разу не видел, чтобы Радужная река до такой степени иссякала. Черт, да теперь она даже не бежала, а еле-еле текла тонкой струйкой. Если в скором времени не пойдет дождь, река точно пересохнет. Но, с другой стороны, с такими запредельно низкими ценами на скот, не окупающими доставку коров на рынок, разорение все равно неизбежно, даже если с неба внезапно хлынет ливень.
Гас
Маккуин остановился и сквозь мерцающую рябь жары посмотрел на свой большой дом. Они называли дом большим не из-за внушительных размеров – хотя он был просторен, с двумя этажами и четырьмя спальнями, и даже с уборной внутри, – но чтобы подчеркнуть разницу слачугой охотника на буйволов под дерновой крышей, которая по-прежнему стояла в тени тополей у реки. Дом Маккуинов украшали зеленые оконные ставни, огибающая периметр по обоим этажам галерея и дощатая крыша с парой высоких фронтонов. Гас наконец смог дать жене немного обещанной роскоши ,хотя уже вновь оказался на грани того, чтобы все потерять.
Новые доски крыльца заскрипели под сапогами. Маккуин шагнул через порог и зажал нос от густого запаха жженной нитрованной бумаги и паров женьшеня. Сердце сжалось, и Гас на мгновение замер, прислушиваясь, не раздается ли посвистывание, означающее, что у мальчика снова приступ. И испустил вздох облегчения, когда дом обволок его тишиной.
Их сынишка Дэниел, родившийся лишь в прошлый Новый год, страдал от болезни, которую доктор называл «спазм легких». Сжигание нитрованной бумаги немного помогало, а Лили Ву подсказала китайское лечебное средство: нужно было вдыхать пары кипящей воды c женьшенем. Иногда это снимало судорогу, но не всегда. Бывало, губы ребенка синели, грудь тяжело вздымалась, сердечко бешено колотилось, а руки неистово метались из стороны в сторону, словно малыш пытался ладошками загрести воздух в свистящие легкие. В такие моменты беспомощный ужас родителей становился почти невыносимым. Гас думал, что Клементина не переживет похороны еще одного ребенка. Да и сам бы этого не вынес .
Маккуин снял шляпу и провел пальцем по ленте внутренней кожаной подкладки, вытирая пот. Повесил шляпу на крюк из бычьего рога, как только из кухни донеслась скороговорка двух голосов: один – визгливый и обидчивый, а другой — спокойный и терпеливый. Сафрони уговаривала его двухлетнюю дочь Сару, чье второе имя было Капризуля, доесть овсянку.
Если бы еще год назад кто-то сказал Гасу, что он впустит в свой дом непотребную женщину, пусть даже вставшую на путь исправления, и позволит ей присматривать за своими детьми, то Маккуин назвал бы болтуна лжецом и плюнул ему в лицо. Но рождение Дэниела далось Клементине ужасно тяжело — она застряла на ранчоодна с голосистой дочкой, едва отнятой от груди,и болезненным новорожденным, вот вскорости и нагрянула Ханна, таща за собой шлюху с татуировками. Миссис Йорк бушевала так, что могла бы заглушить степной пожар и ...
И встав с отцом семейства нос к носу, набросилась на него:
– Тебе так не терпится потешить своего дружка в штанах, Гас Маккуин, что не можешь держать ширинку застегнутой достаточно долго, чтобы твоя женщина оправилась после родов? Сразу делаешь ей еще ребенка? Уж наверно, ты с большей заботой относишься к племенным кобылам, чем к своей жене!
Гневные слова скопились во рту Гаса, но были остановлены стыдом, сжавшим его челюсти. Маккуин страстно желал Клементину, так было всегда, и не мог сдержаться, чтобы не взять ее. Это была его слабость, которую он за собой признавал, но даже не пытался преодолеть.