Сердце женщины
Шрифт:
– Элиза, мое платье испачкалось. Достань другое.
Девушка кивнула и молча открыла шкаф, где висели наряды мисс Монтгомери. Взглянув на гору перепачканных платьев, сложенных у двери, Элиза подумала: «По-видимому, скоро придется их стирать и сушить». Выбрав подходящее платье, она закрыла шкаф и вернулась к своей спутнице.
Филомена, лежавшая на койке, со стоном приподнялась, и Элиза принялась снимать с нее испорченное платье. Не успела она распустить корсаж, как у позеленевшей Филомены снова возникли позывы тошноты, и пришлось срочно
Увы, судьба распорядилась так, что Филомена Монтгомери действительно стала ее хозяйкой – по крайней мере, на ближайшие четыре года. За это время она должна была своей неволей расплатиться за оставшуюся часть долга после продажи имущества.
Наконец она переодела Филомену, и та без сил рухнула на койку и закрыла глаза. С облегчением вздохнув, Элиза вернулась к созерцанию волн и к своим невеселым раздумьям.
Уильям, явно сочувствовавший ей, тем не менее, нашел не самый лучший выход из создавшегося положения. Неужели он не понимал, что между положением его жены и положением подневольной служанки существует огромная разница?
Элиза не была белоручкой и никогда не уклонялась от тяжелой домашней работы – она не считала ее постыдной. Но теперь те, кто всего лишь несколько недель назад искали ее расположения и стремились получить приглашение на послеобеденное чаепитие, при встрече с ней отводили глаза. Элиза старалась не обращать на это внимание, старалась смириться с обстоятельствами. Однако она знала, что даже слуги посмеиваются над ее унизительным положением. Филомена же относилась к ней еще хуже, чем прежде. Она нисколько не сочувствовала Элизе, – напротив, проявляла презрение к девушке и заговаривала о различии в их общественном положении при каждом удобном случае. Элиза старалась не замечать выходки хозяйки и терпеливо сносила оскорбления.
Джастин Монтгомери отправил Филомену в Англию, узнав о неподобающем интересе дочери к ничтожному таможенному клерку. Она кричала, плакала и всячески пыталась задобрить отца. Но Монтгомери был неумолим: его дочь должна была оставаться в Европе, пока не выкинет из головы романтический вздор. Морской воздух и перемена мест – вот что ей необходимо, чтобы забыть этого жалкого клерка. Отец привел дочь на борт «Мэджисти» и запер в отдельной каюте до отплытия судна. И теперь Филомена вымещала зло на своей спутнице.
Разумеется, было рискованно отправлять молодых незамужних женщин в такое путешествие без сопровождающих, однако Джастин Монтгомери полагал, что при сложившихся обстоятельствах риск вполне оправдан. Собственно, им ничего не грозило. На корабле им предстояло находиться под опекой капитана, а в лондонском порту их должна была встретить сестра Джастина. Путешественницам следовало лишь проявлять осторожность и пореже выходить из своей каюты. Но Филомена даже не пыталась покинуть каюту, поскольку качка то и дело вызывала у нее приступы морской болезни.
– Куда ты все время смотришь, Элиза? Надеешься,
Элиза промолчала, однако невольно сжили руки и, заметив это, Филомена опять рассмеялась.
– Дурочка, Уильям никогда не пойдет против воли отца. Никогда! Как ты думаешь, почему отец позволил тебе находиться в нашем доме, под самым носом Уильяма? Да потому, что он нисколько не боится, что его сын вдруг проявит неповиновение. Так стоит ли тебе надеяться на чудо?
– Ты слишком плохо думаешь о своем брате, Мена, – проговорила Элиза.
– Не смей называть меня Мена. Для тебя я теперь мисс Филомена. Не забывай.
Как можно было забыть об этом? Ведь ей постоянно напоминали о ее унизительном положении…
– Но я не такая слабохарактерная, как Уильям, – продолжала Филомена. – И я все равно выйду замуж за Джонатана, как бы к нему ни относился мой отец.
Элиза снова промолчала, хотя очень обиделась за Уильяма, которого сестра назвала «слабохарактерным».
– О, отец, почему ты так жесток? – простонала Филомена. – Неужели ты думаешь, что это ужасное путешествие изменит мое отношение к Джонатану?
Подавленная своим собственным отчаянным положением, Элиза, тем не менее, посочувствовала спутнице. Желая приободрить ее, она сказала:
– Возможно, твой отец смягчится, когда увидит, насколько глубоко твое чувство. Я уверена, он считает твою любовь всего лишь несерьезным увлечением, иначе не обошелся бы с тобой таким образом. Полагаю, он просто заботится о твоем благополучии. – Элизе вдруг пришло в голову, что ее собственный отец поступил бы в подобной ситуации точно так же.
Филомена покосилась на свою спутницу и проворчала:
– Разве я давала тебе право делать предположения относительно побуждений моего отца? Похоже, ты считаешь меня слабохарактерной, не так ли?
– Нет, ты ошибаешься…
– Может, думаешь, что сумеешь растрогать меня? – продолжала Филомена. – Или полагаешь, что я стану плясать под твою дудку? Так вот, запомни: теперь ты моя служанка. Так что забудь о прежнем высокомерии.
Элиза вспыхнула, однако и на сей раз сдержалась. Она прекрасно понимала, что если ответит на злобные выпады Филомены, то этим только усилит ее раздражение и спровоцирует на новые оскорбления.
Филомена же фыркнула и проговорила:
– И не надо изображать из себя мученицу. Мне надоело скорбное выражение твоего лица. Если бы ты не ухаживала так хорошо за моими волосами, я попросила бы отца, чтобы тебя посадили в долговую тюрьму или еще лучше – отправили бы в какой-нибудь портовый бордель, где твои прелести оценили бы по достоинству.
Не в силах более сносить оскорбления, Элиза молча вышла из каюты. Да, она действительно лишилась всего – даже права выразить свое возмущение.