Сердечные риски, или пять валентинок
Шрифт:
— Я не знаю… — Меня сотрясал озноб, а к глазам почему-то подступили слезы. — Точно знаю одно: все связанное с Димой осталось в прошлом. Больше к этому не вернусь. Он оказался не тем человеком, притяжению к которому стоит верить.
— Понятно, — глухо отозвался Вадим, добавил после паузы:
— А я тот человек?
Тот ли он человек? Он всячески доказывал, что да. Все, что я думала о нем, что чувствовала, когда он находился рядом, говорило «да». И мое сердце, гулко барабанившее в груди и в висках, говорило «да». Но это «да» звучало и прежде, с другим.
— Н-не знаю…
Я
— Все очень… — замялась, кусая губу, подбирая слово, — стремительно. Я запуталась, а ты сам разве нет? Ты с точностью можешь сказать, что за твоими чувствами стоит именно любовь, а не что-то другое. Может, желание исправить поступок Димы? Воспитательные цели? Может, хочется обойти его? Вот я сама… Каких-то два месяца назад я считала, что люблю твоего брата, а теперь считаю, что люблю… — Я осеклась, нервно стиснула руки на груди, пытаясь согреться.
Вадим внезапно остановился и, обхватив меня за плечи, развернул к себе.
— Ариша, посмотри на меня. — Я взглянула в его лицо. Рассерженный взгляд не отпускал, прожигал, заверял:
— Я же люблю тебя, пойми. Ты представляешь, что сейчас со мной творишь? Что сотворило твое заявление об уходе? Один благой плод оно все-таки принесло: я для себя все решил. Решил, что мне все равно, остыла ты к Диме или нет. Плевать. Все равно, до какого бешенства меня доводит одна мысль, что ты и он… Решил, что готов на все, чтобы удержать тебя рядом. Какие, к черту, воспитательные цели, какое "обойти"? Я повторю тебе: я люблю тебя. Я подразумеваю именно то, что говорю. Никогда прежде не испытывал такого, мне не с чем сравнить, но, знаешь, когда я произношу эти слова, то чувствую: они горят на моем языке. Ты слышишь? — Он слегка встряхнул меня и, повысив голос, произнес с расстановкой:
— В слово "люблю" я вкладываю тот смысл, который у него есть. Оно настоящее, поверь.
Я молчала, терялась в его темных глазах, в твердой хватке пальцев, сжимавших мои плечи. Озноб и слабость очередной судорогой прокатились по телу, и Вадим, обняв, прижал меня к себе, чтобы согреть. Почувствовала, как его подбородок уперся в мою макушку:
— Все-таки запорол дело, — усмехнулся.
Я пробормотала, уткнув замерзший нос в драп его пальто:
— Ты говоришь, что настоящее, а мне все кажется иллюзорным или… нежизнеспособным.
Он крепче сомкнул объятия:
— Это чувство жизнеспособно.
— Ты так уверен в этом? Что ж, твое, может быть. А мое?
— И твое тоже.
Почему он так уверен? Что дает ему такую уверенность? Не понимала.
— Мне нужно время, чтобы… удостовериться. И тебе тоже. Больше я не буду рисковать. Мне нужно все обдумать и решить.
Я застыла, робко скользнув замерзшими ладонями под полы его пальто на груди. Осознавала, что лучше, правильнее высвободиться из его рук, но было очень тепло в его объятиях, очень спокойно, надежно. Некоторое время мы стояли так: заточенные в нашем молчании, разъяснении неразъяснимого, в нашем тепле, одном на двоих, будто в стены, заключенные в толщу привычных городских шумов, движения и в синий сумрак вечера, облаченного в блеск электрического освещения.
И вновь ко мне
— С самого начала это должен был быть ты. И тогда все сложилось бы правильно.
Вадим вопросительно выгнул бровь, а я сбивчиво пояснила:
— Ты рассказывал мне, что поехал улаживать проблемы в Питере. Если бы ты не уехал тогда, то все было бы иначе. Мы могли бы тогда встретиться. Это ты был бы на месте Димы в тот день. Подвез бы меня…
Он со слабой улыбкой покачал головой:
— Все к лучшему. Все сложилось так, как должно было. Если бы это был я, а не Дима, ничего бы не вышло. Твой номер телефона я попросить бы не осмелился, молчу уже о том, чтобы принять тебя на работу.
Последние его слова больно кольнули.
— Я плохой работник?
Издав смешок, он снова притянул меня к своему телу, уткнулся лицом в капюшон:
— Ты отличный работник. Дело в другом. Первый взгляд на тебя — и как обухом по голове. Я человек, придерживающийся норм в руководстве. Принципов у меня не меньше, чем у тебя. Так как бы я мог взять к себе в сотрудники девушку, к которой, мягко говоря, неровно дышу? Дело бы явно закончилось использованием служебного положения. Хотя… Хотя этим оно и закончилось.
Подняв голову, я внимательно посмотрела на него. Малоприятное, но ожидаемое открытие.
Сгримасничав, Вадим мягко улыбнулся:
— Да, каюсь. Можешь осудить меня, отругать. Я признаюсь, что пользовался своим служебным положением, чтобы привлечь твое внимание или чтобы просто пообщаться с тобой, — мерцающие глаза глядели на меня нежно, проникновенно.
Что же… В итоге еще раз убедилась, что приняла верное решение уволиться. Нас обоих далеко завели чувства.
— Это очень плохо. Не следовало этого делать.
Он заразительно рассмеялся:
— Представь, я не сожалею.
Несколько мгновений Вадим молчал, пристально глядел мне в глаза, лицо посуровело.
— Итак, ответа я пока не получу.
Перевела взгляд за его плечо. Я чувствовала, видела в его глазах, как сильно он хочет хотя бы иллюзию надежды, как сильно сама хочу дать ему ее, но… больше не могу доверять…
— Мне нужно время. И тебе нужно. — Все, что могла ему сказать. Очень мало, жестоко, незначительно. Но правдиво.
— Мне не нужно. — Он не отпускал меня, удерживая рядом, в коконе своего тепла, удерживая мой взгляд силой и интенсивностью своего. — Куда ты едешь?
— К маме.
— И надолго?
— Неделю, две. Может, и месяц. Ничего пока не знаю.
— Хм… — Приблизив свое лицо к моему так, что я почувствовала волнующее и обжигающее тепло его дыхания, он убрал мне за ухо выбившиеся пряди волос, мягко коснувшись пальцами щеки, оставив на коже электрический будоражащий след, ускоривший ритм моего сердца.
— Не увольняйся, возьми дни в счет отпуска.
Теперь я могла только прошептать, вдруг разомлев от жара такой близости:
— Нет. Увольнение — тот шаг, в котором уверена на сто процентов. Нельзя так нам… Мы больше не должны работать вместе. Это сильно влияет, ты сам признался.