Серебряная ива
Шрифт:
В 1961 году по Москве полетел слух, что Ахматова, вслед за Пастернаком, выдвинута на Нобелевскую премию. Анна Андреевна и обрадовалась, и всполошилась: а ну как выплывет потаенный «Реквием» и у нее, а главное, у сына, наконец-то защитившего докторскую диссертацию, опять начнутся соответствующие неприятности. Нобеля в том году, к счастью, получил другой поэт, и тогда итальянцы, продолжающие считать родину Данте центром мировой поэзии, присудили Анне Ахматовой более скромную, но ничуть не менее престижную литературную премию «Этна-Таормина». Первого декабря 1964 года в сопровождении Ирины Пуниной она вылетела из Ленинграда; Анну Всея Руси наконец-то выпустили за границу, в Италию; до Вены самолетом, а оттуда через Альпы поездом.
Альпы.
Подъезжаем к Риму. Все розово-ало. Похоже на мой последний незабвенный Крым 1916 года, когда я ехала из Бахчисарая в Севастополь, простившись навсегда с Н.В. Н<<едоброво>>, а птицы улетали через Черное море.
Рим. Первое ощущенье чьего-то огромного, небывалого торжества. Передать словами еще не могу, однако, надежду не теряю…
Hotel Plaza (по-испански – площадь). Я – все еще не в себе после Альп…
Cafe Греко. Автограф Гоголя. («Я только в Риме могу писать о России…»). Там весь 19 век. Старомодно и очаровательно. (Не о Р<<име>>, конечно, а о Саfe Греко.)
Воскресенье. На площади Св<<ятого>> Петра. Папа. Чувство, что время работает на нас, т. е. на русскую культуру.
В Риме есть что-то даже кощунственное. Это словно состязание людей с Богом. Очень страшно! (Или Бога с Сатаной.)
В Катанье. В древнейшем дворце Урсино (15 век) 12 дек<<абря>> 1964 я прочла мою «Музу». Огромная внешняя лестница казалась неодолимым препятствием. Думала – не дойду. Мерещились факелы и стук копыт… Дорога в Рим трудная.
Церемония вручения «Этна-Таормина» состоялась 12 декабря 1964 года в старинном замке Урсино. Присутствовавшая на этом торжестве итальянская писательница Джанна Мандзини вспоминает:
«Речи, вручение премии, аплодисменты и аплодисменты. Все время сидя, с выпрямленными плечами и высоко поднятой головой, она произнесла короткую благодарственную речь. Но повернулась, захваченная врасплох, когда ей преподнесли в подарок сицилийскую марионетку. Она улыбнулась. Взгляд блеснул, как лезвие, когда, нагнувшись, она внимательно и с удивлением всматривалась в эту странную игрушку для взрослых.
Еще больше тронуло меня, когда ей подарили большую «Божественную Комедию» в издании «Канези» с иллюстрациями Боттичелли. Меня тронуло не только радостное и восхищенное «О!», которое ее губы явственно обрисовали, но и то, что она сразу же поспешно надела очки, совсем просто, по-домашнему. Она больше не сидела за почетным столом. Она была за своим рабочим столиком наедине с высочайшим произведением, далеко от всяких торжественных церемоний.
Повторяю, она все время сидела. Но, когда ее попросили прочесть какое-нибудь короткое стихотворение, она встала. Она встала ради поэзии.
Что за голос! – чуть гортанный, широкий – открытый горизонт и древний плач…
Стихотворение, которое она любезно согласилась прочитать нам, не было, не могло быть тем, посвященным Данте. Но мне нравится думать, что это было оно. Поэт-изгнанник, увиденный ею, удивляет и волнует меня…»
Итальянский сувенир, сицилийская марионетка, возвращал ее в молодость: подруга Анны Андреевны Ольга Судейкина, актриса и танцовщица, «Коломбина 10-х годов», помимо всего прочего, мастерила замечательных театральных кукол, и когда в начале 20-х гг. они жили вместе, Ахматову окружали и развлекали Ольгины марионетки.
ДАНТЕ
Mio bel San Giovanni.
46
Мой прекрасный святой Иоанн. Данте (итал.).
По возвращении из Италии на родину Ахматова получила и еще один подарок к новому, 1965 году: приглашение в Англию – по случаю присуждения ей звания почетного доктора литературы. Инициатором выдвижения был Оксфордский университет.
На обратном пути из Лондона, хотя на это и не было спецразрешения, Ахматова благодаря счастливому стечению обстоятельств на несколько дней задержалась в Париже.
Ахматова одна из первых заметила и оценила талант тогда еще совсем юного Иосифа Бродского; во многом именно благодаря ее хлопотам поэт, осужденный за тунеядство, был в конце концов возвращен из северной ссылки.
Анна Ахматова – Иосифу Бродскому
Иосиф, милый!
Так как число неотправленных Вам моих писем незаметно стало трехзначным, я решила написать Вам настоящее, т. е. реально существующее письмо (в конверте, с маркой, с адресом), и сама немного смутилась.
Сегодня Петров день – самое сердце лета. Все сияет и светится изнутри. Вспоминаю столько [самых] [таких] разных Петровых дней.
Я – в Будке. Скрипит колодезь, кричат вороны. Слушаю привезенную по Вашему совету «Дидону». Это нечто столь могущественное, что говорить о нем нельзя.
Оказывается, мы выехали из Англии на другой день после ставшей настоящим бедствием бури, о которой писали в газетах. Узнав об этом, я поняла, почему я увидела такой страшной северную Францию из окна вагона. Тогда подумала: «Такое небо должно быть над генеральным сраженьем». (День, конечно, оказался годовщиной Ватерлоо, что мне сказали в Париже.) Черные дикие тучи кидались друг на друга, вся земля была залита бурной мутной водой: речки, ручьи, озера вышли из берегов. Из воды торчали каменные кресты – там множество кладбищ и отдельных могил от последней войны.
Потом был Париж, раскаленный и неузнаваемый. Потом обратный путь, когда хотелось только одного – домой, домой…
Когда-то, в 1916 г., Марина Цветаева возвела Анну Ахматову в высочайший чин:
Златоустой Анне – всея РусиИскупительному глаголу —Ветер, голос мой донеси.В Италии Ахматову чествовали как Великую княгиню Русской поэзии. По всей вероятности, именно с этим событием и с воспоминаниями о Цветаевой, о которой много говорили в Париже, связано «непонятное» двустишие:
Нужен мне он или не нужен —Этот титул мной заслужен.