Пусть даже вылета мне нетИз стаи лебединой…Увы! лирический поэтОбязан быть мужчиной,Иначе все пойдет вверх дномДо часа расставанья —И сад – не сад, и дом – не дом,Свиданье – не свиданье.1960-е годы
* * *
Мне безмолвие стало домомИ столицею – немота.1960-е годы
* * *
Как слепоглухонемая,Которой остались на светеЛишь
запахи, я вдыхаюСырость, прелость, ненастьеИ мимолетный дымок…1960(?)
* * *
И это б могла, и то бы могла,А сама, как береза в поле, легла,И кругом лишь седая мгла.1960
* * *
…Легкая метель. Спокойный, очень тихий вечер… я все время была одна, телефон безмолвствовал. Стихи идут все время, я, как всегда, их гоню, пока не услышу настоящую строку. Весь декабрь, несмотря на постоянную боль в сердце и частые приступы, был стихотворным, но «Мелхола» еще не поддается, т. е. мерещится что-то второстепенное. Но я ее все-таки одолею.
1961Анна Ахматова. Из «Записных книжек»
МЕЛХОЛА
Но Давида полюбила… дочь
Саула, Мелхола.
Саул думал: отдам ее за него, и она будет ему сетью.
Первая Книга Царств
И отрок играет безумцу царю,И ночь беспощадную рушит,И громко победную кличет зарю,И призраки ужаса душит.И царь благосклонно ему говорит:«Огонь в тебе, юноша, дивный горит,И я за такое лекарствоОтдам тебе дочку и царство».А царская дочка глядит на певца,Ей песен не нужно, не нужно венца,В душе ее скорбь и обида,Но хочет Мелхола – Давида.Бледнее, чем мертвая; рот ее сжат;В зеленых глазах исступленье;Сияют одежды, и стройно звенятЗапястья при каждом движенье.Как тайна, как сон, как праматерь Лилит…Не волей своею она говорит:«Наверно, с отравой мне дали питье,И мой помрачается дух.Бесстыдство мое! Униженье мое!Бродяга! Разбойник! Пастух!Зачем же никто из придворных вельмож,Увы, на него не похож?А солнца лучи… а звезды в ночи…А эта холодная дрожь…»1922–1961
* * *
Слушала стрекозиный вальс из балетной сюиты Шостаковича. Это чудо. Кажется, его танцует само изящество. Можно ли сделать такое со словом, что он делает с звуком?
Ноябрь 1961Анна Ахматова. Из «Записных книжек»
ПРИ МУЗЫКЕ
Не теряйте отчаянья.
Н.П.
Опять проходит полонез Шопена…О Боже мой! – как много вееровИ глаз потупленных, и нежных ртов…Но как близка, как шелестит измена.Тень музыки мелькнула по стене,Но прозелени лунной не задела.О, сколько раз вот здесь я холоделаИ кто-то страшный мне кивал в окне.. .И как ужасен взор безносых статуй,Но уходи и за меня не ратуйИ не молись так горько обо мне. . .И голос из тринадцатого годаОпять кричит: «Я здесь, я снова твой!..Мне ни к чему ни слава, ни свобода,Я слишком знаю», – но молчит природаИ сыростью пахнуло гробовой.##20 июля 1958Комарово
* * *
Больничные молитвенные дниИ где-то
близко за стеною – мореСеребряное – страшное, как смерть.1 декабря 1961Больница
* * *
Недуг томит – три месяца в постели.И смерти я как будто не боюсь.Случайной гостьей в этом страшном телеЯ, как сквозь сон, сама себе кажусь.1961
* * *
Кто только в эти годы к ней не ходил! В домашней среде это называлось «Ходынка» или «Ахматовка». Молодые поэты, старые девы, иностранцы всех мастей; «космополиты, патриоты, москвич в гарольдовом плаще…» Бог знает кто считал своим долгом побывать у Ахматовой. Дело дошло до того, что на собственном автомобиле прибыл с супругой Леонид Соболев. Забыв все, держался как гардемарин и чуть ли не по-французски говорил (Ахматова ведь из морской семьи).
Иностранцев было неистовое количество. Кажется, начала эту серию я, приведя в ардовскую квартиру на Ордынке своего дядю – американского профессора биофизики и биохимии Юджина Рабиновича, приехавшего в 1960 году. Он всю жизнь преклонялся перед Ахматовой и мечтал с ней познакомиться. Он рассказал Анне Андреевне, что в эмиграции, в тридцатых годах, когда казалось, что все уже кончено и никакой голос уже не будет услышан ни там, ни тут, он с друзьями по памяти, от руки составил «манускрипт» – полное собрание стихов Ахматовой. Она была глубоко растрогана.
Наталья Роскина.Из воспоминаний об Анне Ахматовой
* * *
А я говорю, вероятно, за многих:Юродивых, скорбных, немых и убогих,И силу свою мне они отдают,И помощи скорой и действенной ждут.30 марта 1961Кр. Конница
* * *
Оставь, и я была как все,И хуже всех была,Купалась я в чужой росе,И пряталась в чужом овсе,В чужой траве спала.1960-е годы
ЗОВ
(Arioso dolente)И в предпоследней из сонатТебя я скрыла осторожно,О, как ты позовешь тревожно,Непоправимо виноватВ том, что приблизился ко мне,Хотя бы на одно мгновенье…Твоя мечта – исчезновенье,Где смерть лишь жертва тишине.1 июля 1963Комарово
* * *
Как жизнь забывчива, как памятлива смерть.1963
* * *
Ее называли камерной, комнатной, интимной, тихой, тишайшей. Даже такой человек, как Тынянов, говорил о шепотной Ахматовой. Этому отдали дань почти все, вплоть до Твардовского.
– Чем вы объясняете такое явление: выхожу к публике, читаю очень тихо… Кто-то из зашедших в артистическую говорит: «Громкие стихи»…
Камерная, интимная, тишайшая, как оказалось, выразила целую эпоху, громоносную эпоху.
Корней Чуковский.Из «Воспоминаний об Анне Ахматовой»Но в мире нет власти грозней и страшней,Чем вещее слово поэта.
* * *
Господи! Ты видишь, я усталаУмирать, и воскресать, и жить.Все возьми, но этой розы алойДай мне свежесть снова ощутить.9 августа 1962Комарово
* * *
В 1962 году я закончила «Поэму без героя», которую писала двадцать два года.
Прошлой зимой, накануне дантовского года, я снова услышала звуки итальянской речи – побывала в Риме и на Сицилии. Весной 1965 года я поехала на родину Шекспира, увидела британское небо и Атлантику, повидалась со старыми друзьями и познакомилась с новыми, еще раз посетила Париж.