А во сне все казалось, что этоЯ пишу для кого-то либретто,И отбоя от музыки нет.А ведь сон – это тоже вещица!«Soft embalmer», [41] Синяя птица.Эльсинорских террас парапет. [42]И сама я была не рада,Этой адской арлекинадыИздалека заслышав вой.Все надеялась я, что мимоПронесется, как хлопья дыма,Сквозь таинственный сумрак хвой.Не отбиться от рухляди пестрой!Это старый чудит КалиостроЗа мою к нему нелюбовь.И мелькают летучие мыши,И бегут горбуны по крыше,И цыганочка лижет кровь.Карнавальной полночью римскойИ не пахнет, – напев ХерувимскийЗа высоким окном
дрожит.В дверь мою никто не стучится,Только зеркало зеркалу снится,Тишина тишину сторожит.Но была для меня та тема,Как раздавленная хризантемаНа полу, когда гроб несут.Между помнить и вспомнить, други,Расстояние, как от ЛугиДо страны атласных баут.Бес попутал в укладке рыться…Ну, а все же может случиться,Что во всем виновата я.Я – тишайшая, я – простая,– «Подорожник», «Белая стая» —Оправдаться? Но как, друзья!?Так и знай: обвинят в плагиате…Разве я других виноватей?..Правда, это в последний раз…Я согласна на неудачуИ смущенье свое не прячуПод укромный противогаз.Та столетняя чаровницаВдруг очнулась и веселитьсяЗахотела. Я ни при чем.Кружевной роняет платочек,Томно жмурится из-за строчекИ брюлловским манит плечом.Я пила ее в капле каждойИ, бесовскою черной жаждойОдержима, не знала, какМне разделаться с бесноватой.Я грозила ей звездной палатойИ гнала на родной чердак,В темноту, под Манфредовы ели,И на берег, где мертвый ШеллиПрямо, в небо глядя, лежал,И все жаворонки всего мираРазрывали бездну эфираИ факел Георг держал,Но она твердила упрямо:«Я не та английская дамаИ совсем не Клара Газюль,Вовсе нет у меня родословной,Кроме солнечной и баснословной,И привел меня сам июль».1941. Январь.ЛенинградПереписано 12 апреля 1942 г.в Ташкенте для И.В. Штока
41
Soft embalmer – нежный утешитель; из стихотворения английского поэта Джона Китса «Ода ко сну», где есть такие строки: «Спаси меня от Совести, тишком скребущей…».
42
«Эльсинорских террас парапет» – на террасе королевского дворца в Эльсиноре принцу Гамлету является призрак отца. Тема эта связана с темой совести: Лев Гумилев, подобно Гамлету, не мог простить матери, что она снова вышла замуж, «не износив башмаков» после гибели отца, да еще и за человека, которого Николай Степанович очень не любил, то есть за Николая Пунина.
ЭПИЛОГ
Так под кровлей Фонтанного Дома,Где вечерняя бродит истомаС фонарем и связкой ключей, —Я аукалась с дальним эхом,Неуместным тревожа смехомНепробудную сонь вещей.Я свидетель всего на свете,На закате и на рассветеСмотрит в комнату старый клен,И, предвидя нашу разлуку,Мне иссохшую, черную руку,Как за помощью тянет он.А земля под ногами горелаИ такая звезда гляделаВ мой, еще не брошенный дом,И ждала условного звука…Это где-то там – у Тобрука,Это где-то здесь – за углом.Ты мой грозный и мой последний,Светлый слушатель темных бредней:Упованье, прощенье, честь.Предо мной ты горишь как пламя,Надо мной ты стоишь как знамяИ целуешь меня как лесть.Положи мне руку на темя,Пусть теперь остановится времяНа тобою данных часах.И. . .И кукушка не закукуетВ опаленных наших лесах.
* * *
И только сегодня мне удалось окончательно формулировать особенность моего метода (в Поэме). Ничто не сказано в лоб. Сложнейшие и глубочайшие вещи изложены не на десятках страниц, как они привыкли, а в двух строчках, но для всех понятных.
Анна Ахматова. Из «Записных книжек»
* * *
30 июня 1955 Ахматова приехала ко мне…
Как всегда, очень проста, добродушна и в то же время королевственна. Вскоре я понял, что приехала она не ради свежего воздуха, а исключительно из-за своей поэмы. Очевидно, в ее трагической, мучительной жизни поэма – единственный просвет, единственная иллюзия счастья. Она приехала – говорить о поэме, услышать похвалу поэме, временно пожить своей поэмой. Ей отвратительно думать, что содержание поэмы ускользает от многих читателей, она стоит за то, что поэма совершенно понятна, хотя для большинства она – тарабарщина… Ахматова делит мир на две неравные части: на тех, кто понимает поэму, и тех, кто не понимает ее.
Корней Чуковский. Из ДневникаЧас
мужества пробил на наших часах,И мужество нас не покинет.
* * *
Отечественная война 1941 года застала меня в Ленинграде.
Анна Ахматова. «Коротко о себе»
* * *
В блокаде (до 28 сент<<ября>> 1941)
Первый день войны. Первый налет. Щели в саду – Вовка у меня на руках. Литейный вечером. Праздничная толпа. Продают цветы (белые). По улице тянется бесконечная процессия: грузовики и легк<<овые>> машины. Шоферы без шапок, одеты по-летнему, рядом с каждым – плачущая женщина. Это ленинградский транспорт идет обслуживать финский фронт. Увоз писательских детей. Сбор в … переулке у союза. Страшные глаза неплачущих матерей.
Крупные деньги вывезены из города (ответ в банке).
Моряки с чемоданчиками идут на свои суда. Все писатели уже в военной форме. Похороны «Петра» Рaст<<релли>> и статуй в Летнем <<Саду>>. Первый пожар. Я – по радио из квартиры М.М. З<<ощенко>>.
Тревога каждый час. Город «зашивают» – страшные звуки.
Анна Ахматова. Из «Записных книжек»
* * *
В конце сентября, уже во время блокады, я вылетела на самолете в Москву.
Анна Ахматова. «Коротко о себе»
КЛЯТВА
И та, что сегодня прощается с милым, —Пусть боль свою в силу она переплавит.Мы детям клянемся, клянемся могилам,Что нас покориться никто не заставит.Июль 1941Ленинград
* * *
До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий жар древесная тень и звук воды. А еще я узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела.
Анна Ахматова. «Коротко о себе»
* * *
И в памяти, словно в узорной укладке:Седая улыбка всезнающих уст,Могильной чалмы благородные складки.И царственный карлик – гранатовый куст.16 марта 1944
В ТИФУ
Где-то ночка молодая,Звездная, морозная…Ой, худая, ой, худаяГолова тифозная.Про себя воображает,На подушке мечется,Знать не знает, знать не знает,Что во всем ответчица,Что за речкой, что за садомКляча с гробом тащится.Меня под землю не надо,Я одна – рассказчица.1942Ташкент (В тифозном бреду)
* * *
А я уже стою на подступах к чему-то,Что достается всем, но разною ценой…На этом корабле есть для меня каютаИ ветер в парусах – и страшная минутаПрощания с моей родной страной.1942
* * *
Если ты смерть – отчего же ты плачешь сама,Если ты радость – то радость такой не бывает.Ноябрь 1942Ташми
* * *
И комната, в которой я болею,В последний раз болею на земле,Как будто упирается в аллеюВысоких белоствольных тополей.А этот первый – этот самый главный,В величии своем самодержавный.Как он заплещет, возликует он,Когда, минуя тусклое оконце,Моя душа взлетит, чтоб встретить солнце,И смертный уничтожит сон.Январь 1944
В. Г. – Владимир Георгиевич Гаршин, профессор медицины и племянник знаменитого писателя Всеволода Гаршина, был долгие годы близким другом Ахматовой. По всей вероятности, именно появление В. Г. в ее жизни ускорило разрыв с Пуниным. Анна Андреевна была уверена в его надежном постоянстве и, наверное, не так уж сильно ошибалась, однако, как свидетельствует Лидия Корнеевна Чуковская, Гаршин оказался не тем сильным человеком, который мог бы взять на себя ответственность за двоих. А кроме того, был женат и вполне серьезно относился к своей супруге. Во время войны Владимир Георгиевич остался в осажденном Ленинграде, перенес блокаду и, когда овдовел, сделал Ахматовой официальное предложение, разумеется, письменно. Анна Андреевна дала согласие. Брак тем не менее не состоялся: при встрече выяснилось, что Владимир Георгиевич психически болен.
Глаз не свожу с горизонта,Где метели пляшут чардаш…Между нами, друг мой, три фронта:Наш и вражий и снова наш.Я боялась такой разлукиБольше смерти, позора, тюрьмы.Я молилась, чтоб смертной мукиУдостоились вместе мы.1942Ташкент
* * *
Лучше б я по самые плечиВбила в землю проклятое тело,Если б знала, чему навстречуОбгоняя солнце, летела.Июнь 1944Ленинград