Серебряная равнина
Шрифт:
Панушка, сгорбленный, с заросшим лицом, в потрепанном обмундировании, походил скорее на пленного, чем на солдата армии, одерживающей победы. Половицы перестали скрипеть. Он видел, как Яна побледнела, и на гладком лице около рта залегла глубокая складка. Сердце его сжалось от жалости к ней.
— Я понимаю тебя. Я сам его люблю. — Выражение лица его стало озабоченным: — Но ты, наверно, не замечаешь, как изменился после Киева Калаш, просто сам не свой. Конечно, в душу ему не залезешь,
Яна и сама прекрасно видела все, о чем говорил отец:
— Я потеряла сон. Того и гляди заболею от всего этого.
Панушка разгорячился:
— Разве я не твержу вам всем: подождите, пока наступит мир?! Любовь во время войны! На фронте! Из этого ничего не получится, кроме страданий! Вот ты уже знаешь об этом…
Яна сняла с гвоздя шинель.
Он понял: пойдет к нему! Пришел в ужас:
— И это после того, что я тебе говорил… Средь бела дня?
Ее пальцы задержались на мгновенье на пуговице Станека.
— После этого я тем более должна идти! — Она надела ушанку, взяла большой глиняный кувшин и улыбнулась отцу. — Но за водой-то я, кажется, могу, правда, папа?
Панушка сказал удрученно:
— Ну, ладно…
По стрелкам, указывающим дорогу к колодцу, Яна вышла на просторную деревенскую площадь. Неподалеку от нее свернула в боковую улочку, там указателей уже не было. Размахивая кувшином, она брела вдоль разрушенных, безжизненных домов. Над крышами не кружили голуби. Не залаяла ни одна собака. Из выбитых окон не показалось ни одной любопытной головы. Мертвая деревня…
Вдруг что-то коснулось ее ватных брюк. Она вздрогнула. Тощая, голодная кошка смотрела на нее желто-зелеными глазами и жалобно мяукала. Яна погладила кошку. Та, извиваясь, терлась о штанину.
— Не плачь, мурка, не плачь, — приговаривала Яна и думала о том, что деревня эта скоро оживет. Бригада уйдет дальше, вернутся сюда люди, может, уже через несколько дней, и жизнь потечет своим чередом. «А я жить полной жизнью не имею права, и так будет всю войну, так должно быть».
Показался самолет с плоскими крыльями. Потрескивая мотором, «кукурузник», сделав круг над деревней, сел прямо на площадь. Из него вылез Станек и, увидев Яну, быстро зашагал к ней.
Девушка радостно засмеялась, но, вспомнив о своем решении, плотно сжала губы.
Станек тоже был серьезен.
— В чем дело? Почему ты избегаешь меня? Я звоню, чтобы ты принесла журнал сводок. Это же входит в твои обязанности, а ты посылаешь с журналом Запа! Почему?
— Отец послал Запа.
— Во вторник вечером твой отец дежурил, а ты была свободна. Я стоял возле вашей хаты и битый час бросал в окно веточки. Целый час! — Станек говорил с такой горячностью, что она даже попятилась. — Ты что,
Она не решилась сказать правду.
— Не слышала.
— У тебя теперь постоянно какие-то отговорки, стоит мне заговорить о встрече. Почему?
Яна сделала еще шаг назад, второй, третий и уперлась в столбик от ворот.
— Я думал, что я тебе не безразличен, — говорил Станек. — Ведь у меня были основания так думать? Или нет?
Где-то скрипела калитка. Ветер то открывал ее, то снова закрывал, и казалось, что какие-то люди бесконечно приходят и уходят.
— Я так дальше не могу, — вздохнула Яна тоскливо. — Сам посуди: ты мне кидаешь в окно веточки, я это слышу, но если я выйду, то сразу десять пар глаз побегут следом за мной — ага! видите! Пан командир и наша Яна! Понимаешь?
— Нет, — отрезал он.
— И папа к этому так же относится.
Словно не Яна это говорила, а кто-то чужой… Ребята, отец… Что все это значит?
— У меня к тебе просьба, — проговорила она.
Он пытался найти путь к примирению:
— Проси что хочешь — все сделаю.
Она колебалась. На фронте страшно, а вдалеке от Станека будет еще страшнее. И все-таки сказала:
— Переведи меня куда-нибудь в другое место.
Он вытаращил глаза:
— Тебя, в другое место?
— Ну хотя бы в один из батальонов.
— Прекрасная перспектива! — Станек рассмеялся, пытаясь скрыть свою растерянность. — Я буду прятаться на своем КП, в какой-нибудь лощине, ты где-то на переднем крае, скажем у Рабаса, тот всегда лезет в самое пекло, а мне прикажешь умирать от страха за тебя?
Большой кувшин оттягивал занемевшую руку. Но она крепко держала его, словно он был ее опорой.
— Речь не только обо мне, но и о тебе тоже. Для нас обоих лучше, если я буду от тебя подальше!
Лицо его посуровело. Однако он деланно засмеялся:
— Мне виднее, что для нас обоих лучше! — Он вырвал у Яны из руки кувшин, поставил на столбик и обнял ее.
Яна оттолкнула его:
— Нет! Как раз из-за этого за мной следят!
— По какому праву?
— Они не хотят, чтобы я любила тебя, а ты — меня.
— Может быть, мне взять у них разрешение?
Яна спросила вдруг:
— Тебе обязательно надо было посылать на «Андромеду» именно Боржека?
— Обязательно.
— Но ведь он был очень изнурен.
— А кто из нас в те дни но выкладывался до конца?
— И все-таки он больше устал, чем другие связисты.
— Это упрек с твоей стороны или со стороны «других связистов»?
— Не с моей.
— Тогда все ясно. Ребята ревнуют тебя ко мне и поэтому ставят мне в вину Боржека.
Станек и сам из-за гибели Боржека лишился покоя. Хотя он и знал, почему так поступил — это в самом деле помогло быстрому восстановлению связи с «Андромедой», — но все-таки винил себя.