Серебряная равнина

Томанова Мирослава

— Джони! — воскликнул Станек. — Как ты можешь все так передергивать?

Галирж только что вернулся из штаба. Ему казалось, что там он был лишний, посторонний. Устава он не нарушил, дороги никому не перебежал, и все-таки все скорее понимали Станека и Рабаса, чем его, когда он давал объяснения, почему не смог своевременно предложить меры по оказанию помощи. В штабе все обращались друг к другу по имени — «Карел, Владя, Славек», — а ему и сегодня вежливо говорили «пан капитан», сегодня, когда все так быстро сходились друг с другом.

— Разве я

не понимаю, что вы все смотрите на меня, как на незваного, что я для вас по-прежнему чужой?

Станек успокаивал Галиржа:

— Джони, это твои выдумки! Чужой! Незваный! Ты ведь отгораживаешься ото всех. Видишь только свои карты, только себя! А ведь в чем суть дела? Кто исходил кровью, ты или люди Рабаса? Где правда?

Галирж указал пальцем в землю:

— Пока мы здесь, правда всегда на вашей стороне. Здесь… — Он снова указал на землю. — Здесь я никогда не буду прав.

— Посторонись! Посторонись! — раздалось у них за спиной.

Они обернулись. Брезентовые носилки прогибались под неподвижным телом. Надпоручик вспомнил Боржека, и глаза его повлажнели. Тело с наброшенной на лицо накидкой проплыло мимо них.

Оба стояли молча.

Галирж, невольно проводив взглядом носилки, потерял желание дальше препираться. Он сунул руку в нагрудный карман, где лежала записная книжка: с этим делом разберутся в другое время! В другом месте! И по-другому!

Станек заметил движение Галиржа: «Ага! Записная книжка! Реестр грехов! После войны в Праге мне их напомнят». Взорвался:

— Готовишься к Праге? Я скажу тебе, чем я собираюсь заниматься в Праге. Армейскую службу по боку, вернусь к своей музыке. Но пока мы будем вместе…

Галирж прервал его:

— Если ты еще раз во время боевых действий грубо нарушишь уставной порядок…

— Послушай, Джони, — не дал договорить ему Станек. — Сразу же после войны я возвращаюсь к музыке…

— Нет, ты слушай! Если ты еще раз…

— …но пока я еще здесь! — орал разозленный Станек. — Обеими ногами здесь! И помни, Джони, если речь снова зайдет о жизни и смерти, я опять начхаю на инструкции и твой престиж!

Галирж отпрянул назад, потом рванулся к Станеку, вернее, за Станеком, который исчез у него из виду за стеной танцующих солдат и местных жителей. Он хотел крикнуть ему вдогонку, но Станек уже был далеко. Злость бурлила в Галирже. Он подошел к машине:

— Налей мне!

Вокроуглицкий молча повиновался. Галирж, сидя с опущенной головой, медленно потягивал коньяк. Думал: «Скверные итоги. Теперь я буду еще более одинок».

Вокроуглицкий сунул за щеку резинку и принялся энергично жевать.

— Ты слыхал, в чем он мне признался? — нарушил Галирж молчание. — Он хочет после войны покончить со службой в армии.

— Меня это совсем не касается, — зевнул Вокроуглицкий.

Но Галиржу казалось, что он нашел причину того, почему Станек позволил себе ставить ему палки в колеса.

— Разве ему важно, какое мнение он о себе составит? Он музыкант. В бригаде только гость. Ему не надо думать о том, что в

Праге будут разбирать, как проявил себя здесь тот или иной командир. Он повоюет себе — и прощай военная служба! Служить в чехословацкой армии?! Ни в коем случае! И думать нечего. Дирижировать в филармонии! — Галирж судорожно сжал стопку с недопитым коньяком. — Фрак! Аплодисменты! Цветы!

Вокроуглицкий оживленно проронил:

— Прекрасно! Я уже сегодня аплодирую ему.

Галирж еще больше разгорячился:

— Разве ты не понимаешь, что поэтому он так безответственно вел себя. И до конца войны мы будем зависеть от его импровизаций. Опять будут «Андромеды», и он снова даст своего «паука» в первую очередь бог знает кому, а мы останемся беспомощными.

Вокроуглицкий натягивал перчатки.

— Ты куда?

Вокроуглицкий кивнул куда-то вперед:

— Пойду веселиться. Мы победили…

Он шел, с небрежным безразличием проталкиваясь сквозь плотную толпу.

8

Блага заслонился рукой: Млынаржик и Цельнер, обняв друг друга за плечи, топтались возле него.

— Поосторожней, ребята.

— Не бойся, мы тебя видим, — огрызнулся Цельнер.

— Да, но из-под ваших ботинок летит песок, а у меня сало.

Цельнер тут же подскочил к Благе и стал смотреть, как тот охотничьим ножом резал большой кусок сала, подаренный ему местными жителями.

— Это очень заманчиво.

— Когда ты перестанешь думать о жратве? — раздраженно пробормотал Махат.

— Может, мне подекламировать Неруду. Или «Май» Махи [11] ? Что прикажешь?

— На Здену не обращай внимания, — посоветовал Млынаржик Цельнеру. — Он сегодня не в своей тарелке, и ему не угодишь ни ты стихами, ни Блага салом. — Он протянул Благе руку. — Кинь мне кусочек.

— Дай всем, кто тут есть, — приказал Цельнер Благе и разделил обязанности: — Ты режешь сало, я — хлеб.

11

Ян Неруда (1834–1891) — крупнейший чешский поэт и прозаик. Карел Гинек Маха (1810–1838) — выдающийся чешский поэт-романтик; поэма «Май» является одной из вершин чешской поэзии XIX в.

— Всем? — ужаснулся Блага.

Появились Яна и Шульц.

— Ну, наконец-то, Яна, ты опять среди своих! — закричал Млынаржик. Потом покосился на Махата: — Мы уже тут судили-рядили, куда ты запропастилась.

Махат нахмурился.

— Ничего, я уже снова с вами, — проговорила Яна.

— Так и должно быть. Вся артель мастеров проволочных дел в полном составе, — заявил Млынаржик.

С грохотом подкатил танк. На нем сидела молодая партизанка Лидия Уваренко. Во время сражения она безошибочно провела чешские танки по городу и показала скрытые огневые точки немцев. Теперь в награду за ее геройство танкисты катают Лиду по родному Киеву.