Серебряная свадьба полковника Матова (сборник)
Шрифт:
Удаляемся от места сражения. Эхо боя постепенно замирает. Слышатся звуки отдельных выстрелов, уносимые рекой вниз по течению.
— Вот и город! — кричит Лазар. — Ура!
Мы вступили уже в пригородные виноградники. С высоты открывается перед нами панорама города, волшебного, сказочного, окруженного венцом гор… Вот она, жизнь! Вон он, мир! Великолепие этого чудного города с красными кровлями, высокими тополями и голубыми просторами — живое обвинение войне с ее глупостью, грубостью, перебитыми ногами и вытекшими мозгами, с ее манией военного величия
— Э-э-эх! — вздыхает Лазар. — Как вспомню я Голак и вареную кукурузу, аж колени подгибаются… Смотри, какая красота, какое чудо! — И прибавляет: — И как только люди соглашаются променять насиженные места на эти ужасы? Сдурел мир, да и только!
Мы в сосновом бору над самым городом и в приподнятом настроении спускаемся вниз.
— Стой!..
Военный патруль: двое солдат и полицейский.
— Предъявите документы.
Наше дело ясное, а вот те, что прошли низом во главе с Антоном, как-то они выкрутятся?
Подаем выданные в лазарете бумаги, где точно указан наш маршрут.
— Вот он, госпиталь, — говорит жандарм. — В помещении женской гимназии.
Дезинфекционная машина работает без перерыва с утра до вечера. Десятки солдат сидят во дворе гимназии, ожидая своей очереди. Машина пыхтит, как паровоз, и со свистом выпускает густые облака белого пара.
В пасть ее запихивают шинели, гимнастерки, брюки, затем дверца захлопывается, и вещи пропариваются минут двадцать. В ожидании, пока кончится дезинфекция, солдаты сидят во дворе в нижнем белье, вернее, голые, ибо рубашки их являются таковыми лишь по названию, а на самом деле — сплошные лохмотья, через которые проглядывает красное, как у освежеванного животного, тело. Они неловко жмутся, смущенные, уничтоженные любопытными взглядами мужчин и женщин, заполнивших площадь.
Подходит и наша очередь. Раздеваемся. Вещи наши всовывают в камеру, представляющую собой нечто вроде крытой санитарной кареты, куда через специальное отверстие нагнетают пар, а в дверцу с противоположной стороны бросают вещи для дезинфекции.
Люди, облачившиеся в продезинфицированное обмундирование, имеют странный вид. Вещи до того измяты, что в первый момент солдат можно принять за каких-то неведомых птиц со странным, причудливым оперением. К тому же все это выцвело, обветшало до неузнаваемости, из-за чего люди выглядят вдвое более жалкими и потертыми, почти потерявшими человеческий образ.
Вот, значит, как будем выглядеть и мы.
— Настоящие оборотни, — сокрушается Лазар. — Недостает только в таком облачении повстречаться с дамой сердца.
— Скажи спасибо, что добрались сюда, — утешаю я его. — Что благополучно прошли чистилище…
— Вспомни Царварицу, — вторит мне Илия, — и сиди помалкивай. Ведь это последний перевал.
— Предстану в таком виде перед матерью — она испугается, подумает, что с того света явился.
— Будто это не так…
В наш разговор вмешиваются
— Чего же ты хочешь, братец? Как тут не заболеть холерой? Целых пятнадцать дней голодали. Желудки, как говорится, к спине приросли. Господа офицеры, не стесняясь, поносят при нас и начальство, и правительство, и царя, а холера косит нас направо и налево… Только через день по горстке вареной кукурузы давали…
— Замолчи! — кричит Лазар. — Не произноси этого слова; как слышу о вареной кукурузе, мне сразу плохо становится!
— В нашей роте при мне тридцать ребят заболело. Что потом было — не знаю.
— Ничего, война ведь кончилась, — примирительно замечает низенький человечек, сидящий, как и все мы, в одном белье, — благодари бога, что живыми ноги унесли…
— Покончили мы с ней здорово! — прибавляет Лазар. — Сели в лужу.
— Это пускай правительство думает…
— Им чего думать, у них все в порядке, а вот мы, которые лямку тянут, как мы теперь будем выпутываться, — каша заварилась такая, что и во век не расхлебать…
Машина пыхтит, из трещин ее вырывается пар, а мы терпеливо ждем, пока прикончат всех холерных бацилл, чтобы получить документы для дальнейшего следования.
В городе какое-то странное оживление. Мы еще днем узнали, что те, которые "расквитались с войной", продолжают сражение с кавалерией, но не знаем, что с ними теперь.
Наше внимание привлечено шумом на площади, где толпа растет с каждой минутой, но, будучи полураздеты, мы и носа за ограду показать не можем.
Летнее солнце клонится к закату, окрестные горы отбрасывают на землю длинные тени, все вокруг ясно, спокойно, утопает в зелени и плодах — так бы и бросился в траву и смотрел не отрываясь в высокое синее небо.
— Что, не похоже на Голак, а, господин унтер? — спрашивает Лазар, указывая на сгибающиеся под тяжестью плодов фруктовые деревья соседнего сада.
— Да какой там унтер… брось эти глупости, — отзывается Илия, переводя взгляд на свою рваную рубаху. Он обижен до глубины души, что его поставили в такое унизительное положение.
Наконец дверцы машины открываются. Связанные в узел вещи вынимают и раздают владельцам.
Не обходится без путаницы.
— Да погоди, друг, — кричит какой-то верзила, обращаясь к низенькому солдату, — отдавай-ка сюда вещи, не по твоему рту ложка!
Одевшись, мы с любопытством оглядываем друг друга — смешно.
В помятой одежде теперь и мы похожи на каких-то странных экзотических птиц, нахохлившихся при виде хищника.
— Святые сорок великомучеников и столько же бессребреников, и ты, пресвятая богородица, святая Параскева и все святые календаря, святой Антон, святой Фе-рапонт, святой Драндабур, придите ко мне на помощь, помогите узнать, я это или не я!
Произнеся эту тираду, Лазар закружился на своем стоптанном каблуке, издавая резкие звуки, похожие на скрип телеги или на крик глухаря.