Серебряные фонтаны

Хьюздон Биверли

— Ты должен быть хорошим, послушным мальчиком.

Накормив, Джеки, я отдала его Элен. Малыш захныкал, но она стала ласково укачивать его, и через несколько минут, он успокоился — может быть, мне удастся ненадолго оставить его здесь. Когда мы вернемся с прогулки, я забегу сюда и проверю — если он будет спать, тогда я попрошу Элен посидеть с ним.

Спускаясь по лестнице, я думала о прогулке с Лео по розовому саду и останавливала себя, чтобы не пуститься вниз бегом. Я волновалась как девчонка. Лео ждал меня в холле. Я хотела поцеловать его, но здесь был мистер Тиме — Лео разговаривал с ним о мистере Уоллисе. Когда мы пошли по парку, Лео так спешил

к своим розам, что я едва успевала за ним. Однако я решила дождаться, пока он не поцелует меня первым — мне не хотелось, чтобы он счел меня навязчивой.

Розы у входа в парк были прекрасны, но Лео, не задержался здесь, и я поняла, почему — мы пошли прямо к розе «Гарланд». Когда мы шли по тропинке к лестнице, я сказала ему:

— «Гарланд» пока еще в цвету, хотя ты, наверное, уже упустил лучшее.

— Да, это мне не впервые.

— Нет, прошлым летом ты застал полное цветение, — встряхнула я головой. — Но в этом году они, конечно, цвели лучше.

Мы спустились по первому пролету лестницы, и я пошла к скамейке на террасе, но Лео прошел дальше по склону, к следующей скамье, откуда открывался вид на фонтан. Он остановился около нее, дожидаясь, пока я сяду. Розы «Гарланд» остались позади, но в воздухе еще витал притягательный след их медово-апельсинового запаха. Нелла улеглась в траву рядом со мной, но Лео остался стоять, глядя в бассейн фонтана, заваленный листьями и грязевым осадком.

— Прости, что он не сверкает чистотой, как ты привык видеть, но не хватало рабочих, чтобы послать их сюда, — сказала я извиняющимся тоном.

— Ничего, пустяки.

Лео сел, но на некотором расстоянии от меня, чтобы можно было смотреть мне в лицо. Он выглядел так, словно хотел сказать мне что-то, но не знал, как начать. Я вспомнила, что недавно сидела на этой скамье с мистером Уоллисом, и подсказала:

— Мистер Уоллис говорил, что приходилось трудно, когда немцы пошли в наступление.

— Да, было очень трудно, — тихо ответил Лео. Запнувшись на мгновение, он начал рассказывать: — Мы знали, что это должно было случиться, но действительность, никогда не бывает похожа на ожидаемое. Видишь ли, до сих пор у нас не было опыта отступления. Много раненых при наступлении — это одно, но бегство — совсем другое. Естественно, в таких обстоятельствах затруднена эвакуация раненых, но проблем с боевым духом у нас было еще больше — мы вдруг поняли, что терпим поражение. Мы выполняли обычную медицинскую работу, какая требовалась в окопах, но, должен признать, что несмотря, на угрозу нападения врага, я думал в основном о тебе. Я был озабочен твоими родами.

Упоминание об его озабоченности согрело меня, а он продолжал:

— Затем началась бомбардировка. Я ожидал, что меня направят на один из основных перевязочных пунктов — там были два, один в Догни, другой на свекольной фабрике в Боупаме по дороге на Камбре. Мы работали там в последние три месяца, укрепляли их, устанавливали приспособления для лежачих раненых — обычные дела. Пустая трата времени, как оказались, оба пункта подверглись такому обстрелу, что в первые же часы, перестали существовать.

У меня пересохло во рту.

— Но... где же был ты? — спросила я.

— Меня перевели в Бьемец, на временный санитарный пункт.

— А все остальные погибли?

— Нет, хотя пострадали многие. Выживших взяли в плен. Но тогда мы еще не знали бо этом. Один из офицеров медицинской службы пытался пробраться на свекольную фабрику, но был вынужден вернуться. А затем пришло сообщение из Догни, в котором говорилось,

что туда пришлось несколько прямых попаданий — газовые бомбы — и там есть пострадавшие, которых нужно эвакуировать. И туда послали три конных санитарных фургона. Мы уже проехали полпути, как вдруг увидели полчища солдат в серой форме, приближающиеся к нам. Я скомандовал поворачивать, но возницы уже сами стали разворачивать фургоны. К счастью, выстрелы не попали ни в одну лошадь, и мы дьявольским галопом понеслись обратно в Бьемец.

После этого мы больше не совались на оба эти перевязочных пункта. Долго не было телефонной связи, несколько мотоциклистов пытались туда пробраться, но... — Лео слегка пожал плечами. — И мы занялись местными ранеными. Никто не знал, что же происходит на самом деле. Появились слухи, что серые мундиры замечены за соседним холмом, но мы не могли эвакуироваться, потому что у нас не было транспорта. Тогда наш командир спросил: «Кто-нибудь знает немецкий? Это может понадобиться. Как вы, Ворминстер, у вас, кажется, есть какое-то образование?» «Извините, сэр, — сказал я ему. — Увы, я знаю только греческий». «Слишком жирно будет, — заметил он. — Греция на нашей стороне». А я ответил: «В любом случае, я знаю только древнегреческий». И мы засмеялись. А что еще нам оставалось? Затем этот офицер куда-то исчез, а я остался с группой санитаров в Бьемеце с приказом действовать в режиме базового перевязочного пункта и поддерживать связь с санитарными пунктами, которые, возможно, еще остались на передовой. Но уже на следующий день началось отступление по всей линии фронта, и мы сами превратились в передовой санитарный пункт.

— Но Альби говорил, что они расположены на самой линии фронта! — воскликнула я.

— Да, но разницы мало, если никто не знает, где эта линия, — Лео замолчал, а затем резко добавил: — Но я не собирался рассказывать тебе об этом. Я хотел рассказать совсем другую историю...

— Но ты вернулся благополучно? — прервала его я.

— Это очевидно, иначе бы меня здесь не было.

— Но как?..

— Дивизию вывели с фронта. Шесть дней спустя после того, как все началось — однако казалось, что прошло гораздо больше.

Лео замолчал, и я подсказала:

— Ты вернулся, но твоя открытка была опять написана карандашом.

— Отступление, затем атака, потом мы снова уходили с линии фронта, — неуклюже повел плечами Лео. — Тогда был четверг, у меня выдалось немного свободного времени, и я сел писать тебе письмо. Я обещал себе это маленькое удовольствие, если... — он поправился, — когда мы вернемся, но только начал писать, как ко мне пришел посыльный от моего командира. В лагерь внезапно приехала штабная машина, и офицер вызвал меня к себе. Приехал Дуглас Кайстер — мы были из одного итонского выпуска, я время от времени встречался с ним в клубе. Он подошел ко мне и положил руку на мое плечо, его лицо было очень серьезным. «Ворминстер, — сказал он, — боюсь, у меня для тебя очень плохие новости».

Лео поднял на меня взгляд:

— Я подумал, что это о тебе — Бог знает, откуда Кайстер мог узнать об этом. Но он продолжил: «Твой сын был ранен в последнем сражении, и, боюсь, он очень плох». Я содрогнулся, хотя ночь была теплая. Знакомый полковник был с докладом в штабе дивизии и рассказал там, что я поблизости, в полевом санитарном пункте. Кайстер уточнил, где я нахожусь, и завернул сюда, потому что ехал в том же направлении. Он описал мне местонахождение полевого госпиталя, где лежал Фрэнсис. Это было всего в двадцати километрах от нас.