Серебряные звезды
Шрифт:
С раннего детства я мечтал об армии. Это было тем более удивительно, что отец мой никогда в армии не служил и был пацифистом. Однако патриотические наставления матери и особенно бабушки, участницы январского восстания 1863 года, очевидно, сыграли свою роль: вместо того чтобы идти по стопам отца и стать инженером, я довольно рано решил стать военным.
При первом же удобном случае я бросил учебу в школе и стал солдатом в одном из польских подразделений, сражавшихся за свободу на чужбине. Прошел все ступени подофицерского состава. Офицером стал только после первой мировой войны, а звание полковника получил после тридцати лет службы в армии.
Как я уже сказал, с детства мечтал о военной службе. В моих юношеских
И все же я не изменил своего намерения посвятить себя служению родине. Поэтому-то не раз вступал в борьбу, как говорится, «с ветряными мельницами». Друзья считали меня чудаком, а командиры — нетипичным офицером, который не пил спиртного, вел себя прилично, но иногда «имел несколько иное мнение, чем начальник». Злились на меня и за то, что, будучи слушателем различных курсов, я ссорился с преподавателями, хотел обосновать любое нетипичное и не отвечающее уставным положениям решение, при этом не жалел времени на дискуссии и поиски решений, опирающихся не только на факты, но и на психологию. Иногда преподаватели признавали меня правым, однако ставили тройки. В результате у меня не было шансов получить интересное назначение в армии.
Когда благодаря Советской Армии я выбрался из немецкого лагеря для военнопленных офицеров, не колеблясь, пошел на службу теперь уже в народную армию. С радостью приступил к выполнению своих обязанностей: это была та самая армия, о которой я мечтал всю свою жизнь.
Чувствовал я себя на службе превосходно. Отдавал ей время, силы и здоровье, ранее приобретенные опыт и знания, особенно те, которые получал благодаря помощи наших советских коллег.
Я гордился тем, что сравнительно быстро достиг всего того, о чем не мог даже мечтать в довоенной Польше. Я получал руководящие должности, которые возлагали на меня большую ответственность и в то же время давали возможность развивать инициативу.
Когда я вижу нашу современную армию, я испытываю чувство законной гордости за то, что есть и мой скромный вклад в дело ее создания как в конце войны, так и в первые послевоенные годы. Многие мои бывшие подчиненные, которые под моим руководством делали в армии первые шаги, занимают сейчас высокие военные посты, многие трудятся в народном хозяйстве.
Так сложилось, что, будучи подофицером, я занимал должности командира отделения, заместителя командира взвода и старшины роты в учебных подразделениях; здесь же я делал первые шаги как кадровый офицер и уже тогда мечтал о том, чтобы когда-нибудь стать начальником офицерского училища.
И вот в последние годы службы в народном Войске Польском исполнилась и эта моя заветная мечта: мне доверили командование училищем. Работа требовала больших усилий, но была очень интересной, ведь это было совсем новое учебное заведение.
В этот период я убедился в том, что командир прежде всего должен уметь делать все то, что он требует от подчиненных. В армии надо быть всегда готовым к чрезвычайным обстоятельствам — как в учении, так и на войне. Еще будучи молодым поручником, я выполнял обязанности полкового адъютанта. Однажды во время подготовки к большим учениям наш командир полка был условно назначен командиром дивизии и не получил в подчинение ни одного штабного офицера. Не долго думая, он приказал мне скомплектовать импровизированный штаб дивизии. С задачей я справился: создал работоспособный в полевых условиях штаб, который действовал несколько дней. Он состоял в основном из офицеров запаса с высшим образованием, которые в это время проходили обучение в полку. Результат в целом оказался неплохим.
Я никогда не думал, что лет через двадцать, в 1946 году, окажусь в подобном положении, будучи уже подполковником.
Советский полковник, у которого я многому успел научиться, был прав: штаб оказался на высоте, хотя в его составе не было ни одного, кроме меня, офицера с высшим военным образованием, но зато это были опытные и в то же время молодые командиры батальонов, а также старые довоенные офицеры запаса с высшим юридическим образованием. Время было тревожное. Дивизия вела упорную борьбу с бандами. Следовательно, штабу в мирных условиях предстояло решать важные боевые задачи.
Некоторые из моих бывших офицеров штаба закончили военную академию и сейчас работают в штабах крупных соединений.
В довоенном обучении нашей армии было слишком много условностей, а иногда чувствовалась неприкрытая тяга к удобствам. Трудно было мириться здравомыслящему строевому офицеру с таким, например, фактом, что на случай изменения погоды командир роты имел запасную программу занятий, что стрельба не проводилась, если шел дождь или вообще была плохая погода.
Еще сильнее это проявлялось в штабах, причем даже среди младшего командного состава, особенно во время маневров: расквартировывались они только в помещичьих усадьбах, добротных крестьянских избах или богатых домах приходских священников; служба переплеталась там со «светской жизнью» в салонах, в обществе женщин, при рюмочке… Более или менее крупные маневры становились самым настоящим развлечением для «сливок общества».
Когда по прибытии в гарнизон я разработал программу занятий по военной подготовке подразделений и некоторые вопросы изложил так, как это было принято до войны, мой командир, советский офицер, очень деликатно сказал мне следующее: «Обучение должно проходить в условиях, максимально приближенных к боевым. Несомненно, трудно выполнять программу, например, во время дождя или сильного мороза, но разве можно быть уверенным в том, что всегда придется воевать с противником именно в хорошую погоду и в теплое время года? Минувшая война наглядно показала, что выигрывает тот, кто умеет сражаться в любую погоду, днем и ночью, кто умеет использовать именно плохие погодные условия, кто умеет воевать в союзе с ночью и туманом, дождем и грязью».
Через несколько лет меня направили на окружные маневры. Подъезжая к штабу, я знал, что учения происходят в условиях, приближенных к боевым: все подъезды и подходы укрыты, линии связи замаскированы, везде строгий контроль, а сам штаб располагается в лесу, в стороне от дорог. Квартиры, даже офицеров высокого ранга, — это палатки и землянки, и сам штаб располагается в землянках.
До войны меня особенно раздражало то, что во время учебы в Высшем военном училище (оно соответствовало нынешней Академии Генерального штаба) все высказывания слушателей оценивались в зависимости от точки зрения преподавателя. Очень трудно было защищать правильное решение, не отвечающее служебному шаблону.
Во время учений уже в народном Войске Польском со мной произошел один интересный случай. Я командовал дивизией, которая занимала оборону на широком фронте. Ознакомившись с задачей и имеющимися сведениями о «противнике», я решил провести усиленным подразделением разведку боем, причем для этого выбрал не слишком типичное место, однако по ряду соображений оно предвещало неплохие результаты.
Решение оказалось правильным. После тщательного изучения этого решения и результатов разведки посредник сделал сенсационный вывод: взято несколько пленных, причем из разных частей «противника». Как выяснилось, вместо одной дивизии «противника» передо мной были два разных корпуса (моя вылазка попала в стык двух частей!), до того времени не распознанных на этом участке. Обнаружилось огромное сосредоточение сил «противника», выявились планы его наступления именно на этом направлении, чего не ожидал наш командующий армией.