Серебряный город мечты
Шрифт:
Указывает на рядом стоящее кресло.
– Время, однако, быстротечно. Думаю, нам пора начать, только… выберете сначала то, что вам ближе всего, – он усаживается во второе кресло.
Закидывает ногу на ногу, ставит локоть на подлокотник, подпирает щеку и смотрит с любопытством, что вспыхивает подобно алмазам.
И на край своего кресла я опускаюсь, разглядываю показанные мне сокровища, переполняюсь восторгом, от которого перехватывает дыхание.
Мечется взгляд.
…кристально чистое брильянтовое колье в форме перьев с африканским турмалином Параиба, что не
…бирманские рубины оттенка голубиной крови в парных браслетах…
…серьги с колумбийскими изумрудами, два идентичных по размеру и качеству камня, на поиски которых ушли, должно быть, года, десятилетия…
– Этот, – я указываю.
Не осмеливаюсь взять, лишь смотрю, как надевает перчатки и берет подвеску дон Диего, подносит к свету, отчего камень в переплетении золота начинает играть всеми оттенками.
Оранжевого.
Розового.
Красного.
– Это рубин? – я спрашиваю завороженно.
Не могу отвести взгляд.
Теряю слова, которых всё равно не хватает, которых нет ни в одном из известных мне языков, чтобы описать, передать всю красоту и великолепие этого камня.
– Нет, – дон Диего качает головой, произносит с благоговением, – это падпараджа, сапфир, что несет в своем название титул князя, цветок лотоса и восход солнца.
И сам он похож на цвет солнца на восходе.
Или закате.
– Он идеален, лучший из всего, что я видела…
– Из того, что мы с вами видели, да, – дон Диего поправляет, улыбается грустно, кладет бережно подвеску на место, – но, говорят, slecna Krainova, эти редкие в наше время пять карат лишь жалкое подобие Великого Падпараджа. Камня, за который человек может убить, который может украсть сердце и ради которого можно безрассудно любить. Он был идеален…
Переливался всеми тремя цветами.
Имел больше семидесяти карат.
А после пропал.
– Канул в глубину веков, оставив за собой кровавый след… – дон Диего чуть склоняет голову, замолкает, и выражение лица у него становится задумчиво-мечтательным.
Что, впрочем, быстро исчезает, сменяется насмешливостью, готовностью услышать мои вопросы, которых много и на которые ответы я получаю.
Отвечаю на вопросы уже самого дона Диего.
Провожу самое необычное интервью в своей жизни, выдерживаю экзамен по азам геммологии и ювелирному делу, увлекаюсь игрой в словесный «пинг-понг», где каждый вопрос становится всё более коварным и сложным, и возвращение Марека с Кармен я не замечаю.
Заканчиваю только во втором часу ночи, выпархиваю на крыльцо «Фальконе» выжатым счастливым лимоном.
– Марек, можно быть выжатым, но счастливым лимоном? – я смеюсь, запрокидываю голову и ладошку, ловя редкие капли утихшего дождя, подставляю.
Не жду особо ответа, но он отвечает.
Правда, не то:
– Знаешь, я сегодня сделал поспешные выводы и на счет тебя ошибся. Ты молодец.
Я киваю.
Соглашаюсь, поскольку ложной скромности и скромности вообще за мной и пани Власта, к своему огорчению, никогда не замечала.
– Ты тоже ничего, даже Аге понравился, – я признаю великодушно, не успеваю рассказать, что
И бархатный голос Алехандро разносится по пустой улице.
Окликает меня.
– Кветослава, позвольте… – внук дона Диего облачается в кашемировое пальто на ходу, догоняет, запинается, спотыкаясь взглядом на Мареке, но продолжает решительно, – позвольте ещё раз принести свои извинения и сопроводить вас до дома. Уже поздний час…
– …и Марек меня проводит, – я перебиваю его.
Огибаю по дуге.
И второй раз за вечер оставляю мужчину смотреть мне вслед.
Глава 5
Март, 28
Кутна-Гора, Чехия
Дим
Сдохнуть не получилось.
Не повезло.
И утонул только телефон.
Выскользнул из кармана и на илистое дно, поднимая чёрную круговерть, опустился. Исчез, а тьма осталась, прокралась следом.
Поселилась во снах.
Вязких.
Мутных.
Стылых, как вешняя вода.
И лёгкость такие сны не приносят, не дают выспаться. Они лишь выматывают, затягивают на самое дно, кружат-вьюжат, насмехаясь и играя, а после выталкивают в реальность. Отпускают, когда до зыбкого рассвета ещё далеко, а за окном расползается серая непроглядная хмарь.
Сырая.
Она клубится промозглым туманом, облепляет дом со всех сторон и в спальню – стоит мне распахнуть окно – заползает. Скользит по дощатому полу, и Айт, поднимая голову, недовольно и глухо ворчит. Вздыхает, когда я перекидываю ногу через подоконник, прислоняюсь затылком к холодному откосу и зажигалкой, высекая огонь, щёлкаю.
– Не смотри укоризненно, жить гораздо вреднее, чем дымить, – я скашиваю глаза на него, бормочу неразборчиво, сквозь папиросу.
Но умная псина поймет.
Понимать друг друга мы научились неплохо.
– Кто выдумал, что во снах приходят покойники? И почему она не… – я сбиваюсь, отворачиваюсь, закрывая глаза, и затягиваюсь.
А дым разъедает.
Густой.
Почти сизый.
Он забивает лёгкие и болью даёт осознать, что дышать ещё… можно. Получается, даже если воспоминания, что никогда не приходят во снах, настигают наяву и дыхание от них перехватывает…
…перехватывает дыхание от злости.
Почти ярости.
Что разноцветна, как свет танцпола, где отжигает эта… эта.
Зараза.
Долбанутый Север по имени Квета.
Пластичная и ритмичная.
Гибкая.
И чувственная.
Бесчувственная ко взглядам, что раздевают или прожигают завистью и ненавистью. Уничтожают, но… Север плевать, её глаза закрыты и жизнью она наслаждается.