Серебряный город мечты
Шрифт:
И Диму — уже сегодня, даже не завтра — про террориста я расскажу первому и смотря в глаза, в Каире, в котором я не была так давно. Теперь же вот лечу. Могу туда лететь, возвращаться после смерти мамы и пустыни, из которой Дим меня вытащил.
Появился и спас.
Выдернул из круговерти боли и отчаянья, от которых так хорошо танцуется и так громко веселится. Сходится с ума, толкая в пропасть, на краю которой он меня поймал. Не дал разбиться, только отправил обратно в Прагу.
К Любошу.
Которому однажды я позвонила.
Отправила
Только радоваться.
Как и сейчас.
И… и, должно быть, именно от этого, представляя и перебирая в памяти воспоминания, я уснуть не могу. Кручусь больше часа, чтоб в конце концов сдаться и наружу, подхватывая куртку, выбраться.
Пойти на поиски Марека, который где-то рядом должен быть.
Он должен снимать небо.
— Мамочки… — я, спускаясь с крыши машины по лестнице, выдыхаю едва слышно.
Застываю с поднятой к небу головой посередине, замолкаю, потому что иногда слова до боли неуместны, абсолютно лишние. Лучше тишина, что разбавлена шелестом близкого океана и щелчками фотоаппарата вдали.
И ещё песками, что поют.
Плещет, разбиваясь о берег, особо громкая волна, и я, отмирая, спрыгиваю на землю. Делаю, кутаясь в куртку и задирая голову, пару шагов, не смотрю под ноги. Не могу опустить голову. Даже когда затекает шея, я не могу перестать глядеть на небо.
На звёзды.
На россыпь, которую никогда не счесть, звёзд.
Таких ярких и… алмазных, пульсирующих и чуть заметных, крупных и едва угадываемых обычным глазом. Они раскинулись на всё иссиня-чёрное, словно бархатное, полотно небо, на котором свою дорогу Млечный путь проложил.
И сфотографировать я не пытаюсь.
У меня всё одно не получится, не выйдет так, как у… Марека, который конкурсы астрофотографии выигрывает и за снимки которого многие журналы дерутся. «Он просто лучший фотограф современности», — как гордо и с легкой снисходительностью к окружающим пожимает плечами Ага, отбривая все вопросы.
И я выцыганю у этого лучшего фотографа потом пару снимков и Арсу покажу. Мы оба с ним преданные фанаты одного из самых знаменитых на весь мир фотографов, которого, колдующего возле штатива с камерой, я нахожу.
Он же, оглядываясь на меня, интересуется рассеянно:
— Не спится?
— Нет, — на откуда-то притащенное бревно я пристраиваюсь. — Я с тобой посижу.
Погляжу, как настоящие профессионалы работают.
И кто кому сделал одолжение, согласившись на Намибию, ещё большой-большой вопрос. Про пески и песок, который вытряхивать надо отовсюду, он всё-таки брюзжал проформы ради. Общение у нас такое, специфическое.
Обязывает.
Всегда.
Или
— Вет…
— А?
От почти угаданного созвездия я отрываюсь.
Кошусь на лучшего фотографа, который рядом пристраивается, выглядит непривычно растерянным, чем-то озадаченным. И, пожалуй, нечто подобное я наблюдала только раз, когда Зденке задачу по математике он решать помогал.
— Ты чего?
— Я Аге хочу предложение сделать, — он выпаливает залпом.
А я моргаю.
И не смеюсь, пусть и тянет очень.
— Только теперь?
— Не издевайся.
— И не пытаюсь. Но…
— Квета! — рявкают, обрывая всё ж рвущееся издевательство, меня ещё более внезапно, повышают, переворачивая мою картину мира, первый раз голос. — Я ей не пара, она… такая… вся, а я… Я боюсь, что она откажет!
— Ну да, она может, — его слова я подтверждаю безжалостно, киваю, закусывая щеку изнутри, старательно, чтобы рвущийся смех сдержать.
И руки, которыми я обхватила колени, разжимать не следует, а то к фотоаппарату они чешутся и тянутся.
Только вот… и подзатыльник с переплетенными между собой пальцами не отвесить. А хочется, даже требуется.
— Она, знаешь, такая. Точно откажет, — я, всё же не выдерживая, всхлипываю и страшную тайну, придавая ускорение мыслительному процессу, открываю. — Марек, у вас трое детей и скоро будет четвертый!
— И что?..
— И ничего. Бойся лучше родов. У тебя это прекрасно обморочно получается.
— Господи Иисусе, как тебя Вахницкий терпит…
— Он любит, а не терпит, — язык я показываю самодовольно.
И снимок, отбирая камеру, растерянно-несчастной физиономии лучшего фотографа современности всё же делаю.
аэропорт Вацлава Гавела, Прага, Чехия
Дим
— Пап, а баба с дедом точно прилетят? — Арс, задирая ко мне голову, вопрошает раз в пятый.
Висит, тормозя нашу псину, на ошейнике Айта.
Или ж, что скорее, собакен его тащит за собой по зданию аэропорта между людьми. Разлучить эту парочку и оставить Айта дома было изначально провальной идеей.
Признаю.
— Точно, — я подтверждаю в пятый же раз.
Ловлю по уже выработанной привычке и собственного ребёнка, и вредную псину, который справа от нас что-то интересное углядел.
Сместил вектор движения.
— А дедов симпозиум? — умное слово, пыхтя и сопя, Арс выговаривает медленно.
Но упрямо и правильно.
Общение с пани Властой всё-таки даёт о себе знать. И почти не удивляет, что на французском с прононсом он чешет почти также хорошо, как и на русском или чешском. Рассказывает, восхищая пани Гавелкову, стихи серебряного века.