Серебряный лебедь
Шрифт:
Леди Дервентвотер откашлялась и проговорила:
— Мистер Уэстон, предлагаю отложить наше дело до завтра. Я останусь в Гилфорде и вернусь, как только стемнеет. Сожалею, что не была знакома с вами раньше, миссис Уэстон. И знаете, что я еще вам скажу? Вы не должны опасаться других женщин. Вы сами просто красавица и, я думаю, очень любимы. До свидания.
И она ушла, немного развернувшись боком, чтобы пронести через дверь свою широкую юбку. Джон освещал ей путь, и Елизавета воспользовалась моментом, чтобы проскользнуть обратно к себе в комнату, лечь в постель и задуть свечи. Но ее муж был не из тех, кого испугаешь темнотой, поэтому, предварительно постучавшись,
— Ну, теперь вы все знаете, — сказал он.
— Да. Почему же вы мне раньше ничего не говорили?
Он пожал плечами:
— Якобиты действуют в строжайшей тайне.
— Да, но я же ваша жена.
— Правда? — переспросил он. — Неужели правда?
— Вы же знаете, что это так.
— Однажды вы предали меня. А доверие — это цветок, который не так просто вырастить.
— Да? Но ведь и любовь тоже трудно сохранить, когда ее ежедневно топчут ногами.
— Что вы хотите сказать?
— То, что сказала. Если бы вы в то время проявляли ко мне хоть чуточку внимания, то ничего и не произошло бы.
— Теперь это бессмысленно обсуждать. Что было, то было.
— Без сомнения. Но раз уже я нахожусь в этом доме в качестве хотя бы матери девочек или управляющей домашними делами, то сделайте милость, ставьте меня в известность. Я просто извелась за эти месяцы, думая, что вы, живя под одной крышей со мной, приваживаете проституток.
Джон как-то странно посмотрел на жену, и в его глазах загорелся скрытый огонь.
— А почему вас это волновало?
Елизавета села в кровати. Ночная рубашка едва прикрывала ей плечи.
— Если вам действительно интересно, я ревновала.
— Будь все проклято, Елизавета, вы думаете, мне было легко? Я не имел понятия, как вам угодить. Что я мог вам дать? Я не смел даже сказать вам о желании, о страсти, о вожделении — вы были слишком изысканны для этого. — Он перешел на страшный, почти безумный крик: — Господи! Я даже не знаю, люблю я вас или ненавижу. Но знаю точно, что овладею вами сейчас же, хотите вы этого или нет, или вы возненавидите меня на всю жизнь.
В бешеном порыве страсти Джон начал срывать с себя одежду и вскоре уже стоял перед ней почти обнаженный.
— Вы видите, кто я есть на самом деле? Я — мужчина, мужчина, который желает вас, несмотря на то, что вы сделали. Вы не боитесь того, что сейчас с вами произойдет?
— Боюсь, — ответила она. — Не применяйте ко мне силу.
Но она лгала. Елизавета никогда никого не желала больше, чем сейчас Джона Уэстона, и наслаждалась тяжестью его огромного тела и безжалостностью плоти, вошедшей в нее.
— Ты, шлюха, — прорычал он, — теперь я отплачу тебе за все.
Джон понял, что всегда любил ее, желал ее, жаждал овладеть ею силой, но в супружеской постели всю жизнь боялся ее утонченности. Для него были неожиданной наградой ее стоны — она возвращала ему всю его дикую страсть, извиваясь, как змея.
— Елизавета… — простонал он.
Но любовный экстаз был слишком близок, и она не ответила. И никто из них не произнес ни слова, пока оба не выдохнули одним дыханием: «Я люблю тебя!» Впервые в жизни они падали с вершины каскада страсти в озеро чистого наслаждения, тихо разлившееся внизу.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Газоны поместья Саттон были освещены тысячами свечей, белый арабский павлин покачивал огромным хвостом на фоне полной луны, музыка и смех наполняли воздух под звездным небом. В Саттоне был праздник.
Стояло лето 1717 года, то самое лето, когда
К Джону, Елизавете, Мелиор Мэри и Сибелле в тот вечер судьба была благосклонна. Великий землевладелец, в чьих жилах текла цыганская кровь, к концу жизни немного успокоенная той страстью, которую дарила ему жена, стоял у Центрального Входа и приветствовал гостей. Елизавета победоносно сияла — ей снова удалось бросить все светское общество — правда, кроме Поупа — к своим ногам. Да и Сибелла, выросшая в ужасающей бедности, теперь жила в роскоши и, кроме того, знала, что самый таинственный мужчина того времени, знаменитый кутила Джозеф Гейдж влюблен в нее.
Но из всей их счастливой семьи, наверное, только Мелиор Мэри чувствовала себя на вершине блаженства — она была прекрасна, и все вокруг восхищались ею. Ее волосы, серебряные, как зимняя луна, глаза цвета только что распустившейся сирени, черные как смоль ресницы и губы, похожие на дикие вишни, приковывали всеобщее внимание. Равных ей не было. Она родилась на свет, чтобы вдохновлять мужчин на подвиги, художников — на шедевры, и была чистым созданием милостивого Господа.
И все приехавшие в Саттон в тот вечер восхищались, глядя на нее. Рэккеты, Инглфилды, Блаунты — все, кто так жестоко обсуждал и осуждал ее мать, — каждый по-своему выражал свой восторг: некоторые с завистью, некоторые с удивлением, некоторые — с любовью. А затем все взгляды обращались к Сибелле, которая со своей ясной улыбкой и удивительными волосами цвета чуть зарозовевшей земляники могла бы считаться самой красивой девушкой графства, если бы не названая сестра. И все говорили, что мисс Уэстон и мисс Харт станут самой желанной добычей в округе, и гадали, будут ли они соперницами.
Но никто не знал, даже не догадывался, что Мелиор Мэри любит Сибеллу всем сердцем. Наследница дома помнила, что до того, как та приехала в Саттон, ее душу мучило невидимое зло, испугавшее даже Бережного Священника, Мелиор Мэри понимала, что эта спокойная улыбающаяся девушка охраняет ее от злых духов, что в ней заложена какая-то древняя сила. И пока между девочками все было хорошо, ничего страшного не могло случиться с Мелиор Мэри Уэстон.
Все у них было общее. Вскоре после приезда осиротевшей девочки старые мансарды, которыми ранее пользовалась леди Уэстон — жена человека, построившего дом, — были переделаны в две спальни. В каждой было по большому светлому окну и уютному камину. Комнаты соединялись дверью, которая почти всегда была распахнутой и закрывалась только в самые морозные ночи, когда девочки лежали в своих кроватях, разглядывая причудливые блики огня, танцующие на потолке, и слушая крики сов, мерзнущих на деревьях в парке Саттон.
Пятнадцатилетняя Сибелла считалась образованной, а Мелиор Мэри, бывшая на год младше, — нет. Однако Сибелла все еще посещала вместе с Мелиор Мэри ежедневные уроки, которые впоследствии помогли им в ведении домашнего хозяйства; кроме того, они вместе учились французскому и живописи.
Девочки также посещали уроки «изящных манер», которые вел монсеньор Крауз, каждую неделю приезжавший из Гилфорда в бархатном камзоле и пышном парике. Он великолепно танцевал на цыпочках, аккомпанируя себе на скрипке.