Серебряный лебедь
Шрифт:
— Да, у тебя будет муж, — сказала она, — и долгая жизнь, и веселый сынишка.
— Только один?
Сибелла засмеялась.
— Муж или ребенок? Нет, боюсь, что и тот и другой у тебя будут в единственном экземпляре.
— А вы можете мне еще что-нибудь рассказать?
— Могу, но не буду, потому что если я начну рассказывать, то мы останемся здесь на весь день и мои несчастные волосы будут висеть, как у ведьмы. Помоги мне, а то я никогда не соберусь.
И они начали как раз вовремя, потому что не успела Докингс завязать последнюю
— Господи, — затараторила она, — я опаздываю, а моя служанка заявляет мне, что она больна. Я разрешила ей пойти лечь. Докингс, ты оденешь меня? Сибелла, вы ведь уже закончили? Ты прекрасно выглядишь. — Она немного помолчала, после чего медленно произнесла: — Да, просто великолепно. — И снова заговорила быстрее: — Ах, черт возьми, уже возвращаются отец и Мэтью! Это значит, что у меня остался в лучшем случае час. Прошу тебя!
Она говорила очень взволнованно, и Сибелла поднялась со стула.
— Конечно, конечно, не переживай так. Докингс, поможешь? По крайней мере, причеши ее.
Мелиор Мэри показала ей язык.
— Благодарю вас, мадам. В волосы я вплету розы. Я как раз собирала их в саду, потому и опаздываю.
И она вытащила из-за спины огромный букет чудесных роз.
— Надеюсь, вы срезали с них шипы? — встревожилась Докингс.
— Да, даже уколола большой палец. Ну, теперь мы можем начать?
Через час Елизавета и Сибелла, накинув мантильи, вышли через Центральный Вход на ночной воздух. Мелиор Мэри еще не было и в помине. Они подождали, пока к ним присоединится Джон в жилете из черного и малинового бархата и огромном парике, и, наконец, услышали, как из конюшни выехала карета. Ею управлял Мэтью Бенистер. Карета подъехала, и дамы с трудом пронесли свои широкие юбки через дверцы и заняли свои места. Джон протиснулся в уголок, где едва мог дышать.
— По-моему, вы полнеете, — заметил он, обращаясь к Елизавете, и Сибелла, не сумев сдержаться, лукаво засмеялась.
Черные лошади рыли копытами землю, и их упряжь позвякивала в темноте, как колокольчики. Дамы уже начали нетерпеливо ерзать на своих местах, их кринолины скрипели и шуршали. Джон Уэстон постучал тростью по крыше кареты и закричал:
— Мелиор Мэри, выходи немедленно!
И тогда она внезапно появилась, цветущая и прекрасная, как зимняя фея. Сиреневое с серебром платье гармонировало с ее глазами и волосами. Она на мгновение задержалась в дверях Центрального Входа. Гирлянда из роз, которую Докингс вплела в ее волосы, усиливала сходство с каким-то неземным существом.
— Ну как, Мэтью, — спокойно спросила она, — хорошо ли я выгляжу?
При всей необычайной красоте Мелиор Мэри в сущности была ребенком — ей еще не исполнилось пятнадцати. И, когда он покачал головой, губы у нее задрожали:
— Как? Разве нет?
— Я не очень хорошо вас вижу, — ответил Мэтью. —
Сделав несколько шагов, он остановился как вкопанный, впервые разглядев все ее великолепие, и почувствовал, как забилось сердце.
— Вы очень изысканны, — наконец ответил он.
— А вы стары, — сказала она, как обычно странно и резко.
— Нет. Мне восемнадцать — немногим больше, чем вам.
— Но выглядите вы старше.
Он улыбнулся:
— Это потому, что я должен был сам о себе заботиться.
— Почему?
— У меня нет родителей. Меня воспитали двоюродные братья и сестры. Я вырос во Франции.
— А кто были ваши отец и мать?
Мэтью смотрел на нее своими близорукими глазами, но она знала, что сейчас он ее не видит.
— Не знаю, — ответил он.
Во внезапно наступившей тишине стук отцовской трости очень напугал ее.
— Мелиор Мэри, если ты через минуту не будешь в карете, мы уедем без тебя. Проклятие! — добавил он для острастки.
Но девушка медлила, не сводя с Мэтью глаз.
— Вы помните тот день, когда спасли меня? И цветы на вашей шляпе?
— Да.
— Что это были за цветы?
— Гиацинты. Дикие гиацинты.
— Я буду вас так называть, потому что ваши глаза такого же цвета. Точно такого. И я буду считать вас своим братом, поэтому вы не сможете любить никого, кроме меня.
Мэтью засмеялся.
— Но я буду любить многих. Я молод и буду жить своей жизнью.
Мелиор Мэри стиснула зубы:
— В вашей жизни не будет ничьей любви, кроме моей.
И, не сказав больше ни слова, вошла в карету.
— Мелиор Мэри… — позвал Мэтью.
Но лошади, уставшие стоять без движения, тронулись, и он остался стоять, глядя на исчезающую в темноте карету. В окне мелькнул каменный профиль Мелиор Мэри, и лишь Сибелла оглянулась и посмотрела на него своими светлыми глазами.
Последним, что увидела Елизавета, проваливаясь в темноту, был парик миссис Рэккет — необычайных размеров, украшенный бриллиантами и увенчанный тремя гигантскими перьями. Он очень напоминал ей парус корабля. И когда она пришла в себя от резкого запаха солей и увидела взволнованное лицо хозяйки дома совсем рядом со своим, эта мысль снова промелькнула в голове.
— О, дорогая моя, дорогая, — запричитала миссис Рэккет. — Мне не следовало ничего говорить. Мне нужно было молчать. Я совсем не хотела вас расстраивать.
Они были вдвоем в маленькой зале, принадлежащей хозяйке дома. Чарльз Рэккет с Джоном пили портвейн и беседовали, а Мелиор Мэри с Сибеллой играли в карты.
— Нет, нет, мне уже лучше. Пожалуйста, не беспокойтесь.
— Тогда умоляю вас, отпейте немного бренди. Ну, вот, так лучше. И щечки снова порозовели.
Елизавета попыталась сесть, опираясь на стул.
— Вы сказали, что здесь был Александр?
Миссис Рэккет немного покраснела:
— Мне кажется, не стоит снова говорить об этом.