Серебряный волк

Гореликова Алла Анатольевна

Голос Карела вздрагивает:

— Я подчинюсь вашей воле, мой господин и король. Я готов ко всему, и да поможет мне Господь.

— А ты? — Лютый смотрит на меня хищным взглядом. — Ты тоже готов ко всему? Ради этого вот слизняка?

Плохо ты знаешь своего сына, думаю я.

— Не припомню такого закона, чтобы дворянину полагались плети без суда и следствия. — Я улыбаюсь в лицо Лютому. — Тем более — позорный столб. Когда суд? Я, прах меня побери, буду требовать для нас защитника.

Карел кидает на меня ошалелый

взгляд. Капитан выразительно таращит глаза и стучит себя пальцем по лбу. А король… я бы сказал, что он звереет, — если б до того в его облике было хоть что-то человеческое. Сам убьет, думаю, своею рукой. Прямо сейчас…

— Он прав! — Дверь открывается, и в камеру входит королева. Бледная и решительная.

— Ты-то что здесь позабыла?! — рявкает король.

— Уж я-то, хвала Небесам, могу ходить по дворцу в любое время дня и ночи! И с каких пор сыну грозит позорный столб только за то, что он хотел говорить с матерью?

— С тех пор, как он ради этого влез по-воровски в чужой дом, — рычит король. — Проваливай, хватит с меня твоих соплей! Иначе, клянусь, я велю засадить тебя под замок!

— Матушка, лучше уйди, — вдруг говорит Карел. — Пусть все идет, как идет, не вмешивайся, не надо.

— Во-во, — ухмыляется король, — послушай умного совета. Оставь мужские дела мне.

Королева замирает на миг… Ее взгляд обнимает нас с Карелом, как летний ветер, как теплая волна из золотых искорок… Она выходит молча, и я думаю: ее слово еще не сказано. А Лютый вновь оборачивается ко мне:

— Ты спросил, когда суд? Суд — мое слово. И приговор выношу я. Уже вынес. Ты готов на плети и позорный столб ради этого слизняка? Хочешь помилование? И место в моей страже? Только за то, что сам отсыплешь ему положенное? Я же вижу, ты — не трус, как он!

— Вот так, ваше величество? Вам нужны в страже люди, способные на предательство? — Капитан багровеет. Уж ему-то точно не нужны! Я снова улыбаюсь. Я вижу, как бесит Лютого моя улыбка… что ж, пусть. Ты не мой король. Я не стану перед тобой на колени. Гляди врагу в лицо и не отводи глаз… Не тебе, Лютый, ломать меня. Кишка у тебя тонка. — Нет, не хочу. Что Карелу, то и мне.

— Надо же, как тебе везет на друзей! — Лютый глядит на сына и кривится. — «Что-Карелу-то-и-мне!»

— Верно, везет… — Наверное, Карел усмехается. — Должно же мне хоть в чем-то повезти.

Раз уж так не повезло с отцом, продолжаю мысленно. И Лютый, видно, тоже… Он рявкает:

— Почему ты тогда не на коленях, «Что-Карелу-то-и-мне»?

— Потому что он сглупил, — отвечаю я. — Он понадеялся на отцовские чувства. Встань, Карел. Пожалуйста.

— Он? — Король смеется — страшным, коротким и хриплым смехом. — Он встанет, как же! Боже мой, и это ничтожество я называл сыном! Ты не видишь, с кем связался?! Он сейчас сапоги мне будет вылизывать! Слышь, ты, сопля! Скидываю по пять плетей за каждый сапог!

Карел

встает. Шатаясь, отходит к стене, опирается о нее плечом. Глухо произносит:

— Я ошибся, да. Я самый что ни на есть настоящий безголовый балбес. Но, клянусь Светом Господним, больше я этой ошибки не повторю. Я запомню урок. Пусть будут плети, мой король.

— Ты слышал приговор, сэр Оливер. Позаботься, чтобы к утру все было готово. Я не желаю терпеть у себя эту мразь дольше необходимого. Утром — к столбу, вечером — плети. А потом — вон из столицы обоих. Проводи до ворот и дай пинка, а если вернутся — пусть пеняют на себя.

— Слушаюсь, мой король.

— Да подбери палача поуверенней. Я приду и, если замечу слабину…

Лютый разворачивается на каблуках и выходит.

— Свет Господень! — Капитан качает головой. — Мог ли я подумать…

— Руки хоть развяжите, — прошу я.

— Да, конечно! — Капитан разрезает веревку на руках Карела. — Разворачивайся, парень. Как хоть звать тебя, «Что-Карелу-то-и-мне»? Прости, запамятовал я…

— Серега… Сергей.

— Теперь запомню. Карел, мальчик мой, что я могу для тебя сделать?

— Палача поуверенней… — Карел горько смеется. — Позорный столб, Свет Господень!

— Теплую одежду и немного еды в дорогу, — говорю я. — К воротам, вместо пинка. Оружие и лошади будут. Мы и так собирались уходить.

— И передайте матушке, чтобы не злила его! — Карел трет запястья, опустив глаза. — Я боюсь за нее. Если с нею что-нибудь случится… тогда я возненавижу своего короля, а это неправильно. Идите, сэр Оливер… вам пора, у вас много дел на эту ночь. Спасибо, что развязали.

— Мальчик мой… мой принц! Нечистый меня раздери, как бы я хотел… — Сэр Оливер машет рукой и выходит. С визгливым скрежетом становится на место засов.

Карел садится на пол, роняя руки на колени. Говорит:

— Хоть бы выдержать.

Я пристраиваюсь рядом — боком к нему, чтобы видеть лицо.

— Ты сомневаешься в себе?

— Еще бы!

— Не сомневайся. Это главный секрет, Карел, — даже и не думай сомневаться. Конечно, мы выдержим. Ну… да, придется туго. Но кто мы будем, если не сможем выдержать?

Карел смеется — коротко, хрипло и страшно:

— Помнишь мэтра Рене? Символику наказаний?

— Думаешь, я слушал эту чушь?

— Позорный столб — крайняя степень бесчестья. Даже для простолюдина. А дворян, приговоренных к позорному столбу, за всю историю Таргалы было всего трое. Я помню их имена… А теперь к ним прибавится мое.

— И за что их? — спрашиваю я.

— Предательство… трусость на поле боя… клятвопреступление…

— А тебя — за что?

Карел молчит.

— Четвертый дворянин Таргалы, приговоренный к позорному столбу, всего лишь искал спасения для своей страны. Я горжусь, Карел, что стану завтра рядом с тобой. Веришь?