Сережка — авдеевский ветеран
Шрифт:
— Ты понял, как «МАЗ» ревёт!..
— Ага, с пробуксовкой…
А Егорка чуть не заплакал от жалости и от обиды за Мишку…
Прошмыгнул он под рукой у Конона, схватил чашку и веером швырнул корки на улицу…
— Ты что делаешь, что делаешь? — заорал Конон. — Я зверю хочу, а он!..
Егорка поставил пустую чашку на траву.
— Нужны ему ваши объедки!
А дружки Конона заудивлялись:
— Нет, ты понял?.. Что ж его, шницелями из ресторана?..
— Что это ты больно много воображать стал, а? —
Егорка тоже разозлился:
— Ну и везите!.. Что я его, сам дома не показываю?.. У меня там оценки хорошие…
— Хорошие не хорошие, а сказать пару слов всегда можно…
Один из дружков Конона вдруг прищурился:
— Постой-ка!.. Да это же тот пацан, что лампочку вот эту разбил, что около медведя. Где его, думаю, видел?.. А это он…
— Твоя, выходит, работа? — спросил Конон, показывая на металлическую тарелку фонаря с пустым патроном, висевшую на деревянном столбе над клеткой.
Егорка увидал, как из-за угла школы вышел Пётр Васильич, и только вздохнул.
— Хулиганов, понимаешь, ростим! — сказал тот, который узнал Егорку. — Вот ты, Виктор Михалыч, директору всё и расскажи сейчас, как он лампочку эту… А я гляжу, метится стоит, а потом — др-рынь!..
— А чего там директору! — сказал Конон. — Я вот на этой неделе к отцу его поеду на пасеку, Пётр Васильич медку на интернат выписал… Вот там и скажу. — И покачал головой: — Молодёжь!..
Петру Васильичу он, и верно, ничего тогда про лампочку не сказал, а вот наябедничал ли отцу?.. Ездить-то он на Узунцы ездил, вон даже гостинец от мамы Егору привёз — большой пирог из щуки, наверное, попала в отцовскую мордушку под корягой…
Хорошо, если не наябедничал: за что, за что, а за поведение в интернате спрашивает отец по всей строгости… И как ему объяснишь, что затем Егор и разбил эту лампочку, чтобы Конон не подходил к медведю, когда идёт с дружками из гаража поздно вечером, не дразнил его своими кусками…
Обо всём этом думал Егорка Полунин, когда с тощим своим рюкзачком, в котором лежал только дневник да ещё кое-что по мелочи, шёл он по осеннему лесу на пасеку в Узунцы…
5
Сначала мама хорошенько покормила Егорку, а потом он вышел во двор.
Здесь недалеко от сараев под большим чаном, в котором клокотало жёлтое варево, горел костёр, плотно подрагивал над ним нагретый воздух, горячо пахло смольём и топлёным воском.
Рядом отец закладывал старую вощину во второй чан.
— Помочь тебе, па? — спросил у него Егорка.
Снизу, от ручья, потянул ветерок, костёр затрещал, на отца понесло дымком, и он только покачал головой, прищуриваясь, потом оставил вощину, достал из кармана куртки папиросы, поднял от костра головешку и прикурил.
— А у нас тут без тебя гости были, — сказал отец, попыхивая около
— Тётя Маня с дедушкой?
Отец улыбнулся:
— Да не-ет, тут другие гости… Немцы из Западной Германии, вот кто!
— Заблудились? — удивился Егорка.
И отец рассмеялся:
— Как это — заблудились?.. Не-ет. У вас там на заводе оборудование ихнее в каком-то цехе, да что-то там не пошло, вот они поправлять и приехали… А сами охотники. Один даже в Африке на львов, говорит, охотился… Ну, попросились тайгу посмотреть, вот их ко мне на «козлике» и привезли…
— Убили чего?..
— Да по рябку взяли…
— А тайга им понравилась?
— Понравилась!.. И тайга, и пасека наша понравилась. Я им тут старой медовушки, а мама — пареной калинки с медком, да творожку со сметаной, да молочка парного… Они: «Карош, говорят, русский пасек!..»
Егорка головой покачал:
— Аж из Западной Германии…
А отец уже о другом:
— Не забыть, пока вспомнил. Ты мне вот что скажи… Касатки уже улетели из города?..
— А я в городе не был…
— Из посёлка из вашего — всё едино…
Егорка пожал плечами:
— Не знаю…
— Эх, ты! — насмешливо укорил отец. — Чай, не городской цветок, таёжный житель — все примечать должен. У нас-то пока — смотри…
Егорка посмотрел, куда показал отец, и там на сарае увидел сидящих рядышком на коньке ласточек… Здесь, внизу, уже легли холодные вечерние тени, а на конёк всё ещё падали последние лучи уходящего за островерхие пихты раскалённого солнца, и маленькие крутые грудки у птах ярко белели, и тёмно-синим отсвечивали тугие крылышки, но сидели они как будто прижукнув, как будто зябли.
Егорка вспомнил: в конце лета у ласточек появился второй выводок. Отец тогда ещё удивлялся, говорил, что это, наверное, к хорошей осени — к погожей и долгой…
— Это молодые?
— Ага, — подтвердил отец, — меньшенькие… Вот мне что и узнать: или только у нас они, или и в городе есть?
— Я теперь присмотрюсь, — пообещал Егорка.
Отец попросил, как равного:
— Присмотрись… Будет им с кем улететь-то или уже и не с кем?.. А то я их ночью выловлю да в избу — не пропадать же! Вон какие красавцы…
Егорка снова глянул на касаток.
По замшелой деревянной крыше сарая всё ближе подбиралась к ним холодная тень, а солнышко словно торопилось потеплее согреть их напоследок, лилось на конёк щедро, и белые грудки у ласточек казались теперь розоватыми от света.
— Красивые, — согласился Егорка.
Отец покачал головой — будто сам заранее удивлялся тому, о чём сказать хочет:
— А в городе — ровно глаз нету, до того народ нелюбопытный да неприметливый… Вот и Виктор Михалыч-то ваш приезжал на машине… Спрашиваю у него: есть, нету ли?.. Не-а, говорит, не видал. Да как же? Ты же охотник!..