Сережка — авдеевский ветеран
Шрифт:
«МАЗ» качнулся и замер перед мальчишкой в двух его, Серёжкиных, шагах.
Серёжка нагнулся над стрекозой, взял её за голубые с прожилками крылышки и только потом взглянул на машину.
На капоте грозно замер большой серебристый зубр. Серёжке показалось вдруг, что это он недовольно сопит, рычит тяжело и грозно и рявкнет сейчас так, что мурашки побегут по коже.
Машина тряслась и фыркала, от неё веяло жаром, пахло горячим железом и нагретой резиной.
Серёжка снова зажмурился и, вытянув вперёд руку со стрекозой, перескочил через колею.
Когда
Серёга засмеялся ещё громче, подпрыгнул высоко-высоко и подкинул стрекозу в синее-пресинее небо. А когда она, зашуршав крылышками, села на маленький кустик, он совсем перестал за неё волноваться, снова шагнул на колею и побежал дальше: левая — по левой ложбинке, правая — по правой.
Он попытался даже бежать вприпрыжку, но это у него не вышло, так как подпрыгивать можно ведь только на сухом месте.
Впрочем, сейчас этого и не стоило делать. Серёжка очень дорожил своим авторитетом орденоносца, а навстречу ему, так же по ложбинкам, левая — по левой, правая — по правой, шёл младший брат Валерки Косачёва, комиссара супятчиков. Того самого Валерки, который сегодня утром так безуспешно пытался втянуть Серёжку в новую военную авантюру.
Младший брат комиссара носил кличку «Детсад». Как-то он сказал мальчишкам, что его записали в детский сад, но вот прошёл уже почти год, а сад, в который должен был ходить Косачёнок, так и недостроили, зато кличка прижилась.
Теперь Детсад шёл, низко опустив лобастую голову, и Серёжка тихо остановился, выпятив грудь и ожидая, что этот Косачёнок уткнётся сейчас в него, в Разводчика.
И Детсад в самом деле ткнулся лбом в Серёжкин живот и зашипел, как кошка.
— Нашёл занятие! — покачав головой, сказал Серёжка.
— Насол! — сурово ответил комиссаровский брат. — А тебе сто?
Серёжка покачал головой: совсем несерьёзный человек этот Детсад!..
Недавно на проспекте Первых Добровольцев около киоска с газировкой поставили большую урну — железный ящик с ножками. Ящик этот, всегда пустой, стоит возле заборчика, среди мусора, который бросали рядом, и Косачёнок залезает в него, раскачивается, держась рукой за забор, и орёт песню про какого-то волшебника.
— Эх, ты, — сказал теперь Серёга. — Никогда ничего путного не придумаешь!..
Они постояли ещё друг перед другом, и Детсад вдруг презрительно спросил:
— А ты посиму дома?..
И так как Серёжка ничего не ответил, сказал так же сурово:
— Знаис, ты — не Лазводчик. Ты — плидатель!..
Это невежливое, мягко говоря, замечание задело Серёгу, но он не любил связываться с младшими. Тем более, если они были братьями выдающихся полководцев, каким, без сомнения, считался на Авдеевской площадке Косачёв-старший.
— А я стрекозу спас! — примирительно сказал Серёга.
— Сто? —
— Ладно, иди-иди, — сказал Серёжка будто бы серьёзно, — а то в детсад опоздаешь…
Комиссарский брат прищурился. Ему нечем было крыть, и тогда он медленно сказал:
— Как дам по ложе!
Впрочем, в его голосе не было большой решительности, и Серёжка даже оглянулся, нет ли кого поблизости на тот случай, если он сам стукнет всё-таки этому Косачёнку по шее.
Но мимо шли девчата в робах и улыбались, глядя на Серёжкины ордена, и он, вздохнув, сошёл с колеи, уступая дорогу младшему Косачёву.
«Занимаюсь тут пустяками, — подумал Серёга. — И чего это я пустяками занимаюсь?..»
И он решительно направился к двухэтажному зданию, на котором висело много всяких вывесок, написанных на стекле, и у которого стояло множество легковых автомобилей.
Дело в том, что у Серёжки была ещё одна немаловажная причина для гордости. В его подъезде этажом выше жили Славка и Старик.
Славка — это комсорг стройки, высоченный, в клетчатой ковбойке, лыжных штанах и в баскетбольных кедах. У него был мотоцикл, и он часто катал Серёжку, и всякий раз расспрашивал его про голубей. А Старик — тот работает в газете, у него есть пишущая машинка, и вообще чего только у Старика нет.
Шпага у него самая настоящая, только с железной шишечкой на конце, и бинокль есть, и здоровенные боксёрские перчатки, из которых — как это? — из которых ещё не выветрился запах спортивных залов столицы…
Так Старик говорит про свои перчатки, а на самом деле пахнут они примерно так же, как старые ботинки, только Старик почему-то очень этим гордится.
Понюхает, прищурит глаз и вздохнёт…
Серёга часто — да почти каждый день, а то и чаще — заходит к Славке и к Старику, но вчера не заходил и позавчера тоже, потому что к Старику приехала жена, очень красивая, такая красивая, что Серёга даже обрадовался, когда её первый раз увидел, — да только сердитая…
Славка, так тот сразу взял чемодан и ушёл от них в общежитие. Серёжка был тогда как раз у них, видел.
— Ты, Старик, ордер на квартиру не отдавай, когда будешь уезжать, — попросил Славка, стоя уже в дверях. — Я его на себя перепишу…
— Ну, это мы ещё посмотрим — буду я или не буду, — усмехнулся Старик.
Славка ушёл, а Серёжка как-то не успел уйти, он всё стоял около самодельного Старикова кресла, которое прибито к полу под боксёрскими перчатками, стоял и смотрел на жену Старика — такая она была красивая.
— Ты что, и в самом деле сомневаешься? — спросила она у Старика и положила ему на плечи большие белые руки — Серёжка никогда не видел таких белых рук.
— Представь себе — да, — сказал Старик.
И тут она Серёжку и увидела.
— А ты что здесь делаешь, мальчик? — спросила так строго, что Серёжка даже испугался, ему показалось, что она подойдёт к нему сейчас и больно возьмёт за ухо.
А он как язык проглотил.
— Выйди и не мешай нам, — проговорила она всё так же строго и открыла дверь.