Серьезное и смешное
Шрифт:
Название это доставляло много радостных минут нашим театральным администраторам. Когда звонили в театр и спрашивали: «Что у вас сегодня идет?» — они отвечали: «А не хулиган ли вы, гражданин?» И неизменно следовала бурная реакция:
— Я вас спрашиваю, что идет, а вы ругаетесь! Черт знает что! Кто это говорит? Я жаловаться буду!
На что администратор отвечал спокойно, со вкусом:
— «А не хулиган ли вы, гражданин?»
— Вы опять!!
— Подождите! «А не хулиган ли…». Да подождите! Это название пьесы, которая сегодня идет у нас в театре! Прикажете
И тут следовало растерянное лепетание:
— Да, простите… Нет, простите… Конечно, оставьте… Так говорите: «А не хулиган ли вы, гражданин?» Ха-ха-ха!
Пьесу мы поставили так.
Пролог. Кабинет по изучению преступности. Ученый со своими ассистентами изучает причины развития хулиганства. Мы застаем его в момент, когда он обследует матерого хулигана, которого ребята кличут Колька Хрясь.
Играл его Михаил Казаринов, человек крупный, а профессора — маленький Федор Курихин.
При осмотре Курихин приставлял к этому Кольке лесенку и лез наверх, чтобы измерить бицепсы, череп, все внешние данные. Но когда расспросы и обмеры надоедали хулигану, он заявлял:
— Чего вы ко мне привязались? «Хулиган», «хулиган»… Говорю вам, что все хулиганы, только что случайно в этой вашей знаменитой сто семьдесят шестой статье мои поступки зарегистрированы, а ваши (в зал), на ваше счастье, нет…
И он заканчивал пролог словами:
— Да что там долго разговаривать: пойдем в город, я вам таких околохулиганов среди ваших «приличных» покажу — закачаетесь!
И начинается обозрение различнейших уголков жизни.
Это было в 1927 году. С тех пор прошло более пятидесяти лет, но, к стыду нашему, это обозрение почти целиком и сейчас было бы злободневным. Борьба с хулиганством в последнее время очень усилилась, и результаты уже начинают чувствоваться, но околохулиганство — невежливость, грубоватость, даже хамоватость, взаимонеуважение и тому подобное — все это еще цветет пышным цветом… Так что, я думаю, можно себе позволить вспомнить некоторые сцены из этого весьма давнего спектакля.
Собрание. Во время обсуждения серьезнейшего вопроса легкомысленный член собрания, Околохулиган, начинает потихоньку рассказывать соседу анекдот: «У одного больного была массажистка…»
Двое наклоняются к нему.
П р е д с е д а т е л ь. Вы мешаете работать.
О к о л о х у л и г а н. Простите. (Продолжает.) Однажды жена этого…
Еще двое подходят и слушают.
Он, понимаешь, не смутился…
П р е д с е д а т е л ь. Что там у вас? (Подходит.)
О к о л о х у л и г а н (уже беззастенчиво, громко). А массажистка ка-ак начала массировать…
Общий хохот. Заседание срывается».
Перед следующей сценой между профессором
«П р о ф е с с о р. Да, вчуже и то за людей стыдно становится.
Х у л и г а н. Ну, что вчуже, так это вы хватили! Тоже небось когда-нибудь что-нибудь да хамнули…
П р о ф е с с о р. Как вы смеете! Я? Да никогда в жизни… С молоком матери я всосал уважение к окружающим меня, принцип…
Х у л и г а н. Пошла писать губерния… Неужели такой уж вы святой? Никогда никому по морде не дали?
П р о ф е с с о р. Вы с ума сошли.
Х у л и г а н. Не обжулили никого?
П р о ф е с с о р. Как вы смеете?!
Х у л и г а н. Ну, может, какую мелкую пакость сделали в университете, когда лекции читали? Или в библиотеке, например, а?
П р о ф е с с о р (смущенно). В библиотеке? Гм…».
Тут открывается занавес, профессор и Хрясь остаются на авансцене у кулисы.
Читальный зал. У столов сидят работающие с книгами. Входит профессор — совершенный двойник стоящего на авансцене профессора (его появление обыкновенно вызывало аплодисменты). Он берет у библиотекарши большую книгу, садится к столу и начинает делать выписки, но поминутно смотрит на часы, нервничает: уже поздно. Затем он боязливо озирается и украдкой, торопливо вырывает страницу, прячет ее, быстро сдает книгу и уходит… Занавес закрывается.
«П р о ф е с с о р (сконфуженно). Мда-а!»
Затем шел альбом «История хулиганства». Написал ее Юрий Борисович Данцигер.
«П р о ф е с с о р (на просцениуме). Вот, милый Хрясь, сейчас покажу вам книжечку, изданную уголовным розыском: «История хулиганства в наши дни, в средние века, во времена мифологические и доисторические».
И зритель видит раскрытую огромную книгу в полтора человеческих роста. Профессор показывает ряд картинок. Все картинки с вырезами, в которые актеры вставляют головы и говорят или поют. Тут и французские хулиганы на королевской службе — мушкетеры, и древнегреческие хулиганы, Фрина, раздевшаяся догола в суде, и русские охотнорядцы, и опричники Ивана Грозного, и Ксантиппа, избивающая своего мужа Сократа, и первый в мире хам — Хам, и второй хулиган, его папаша-пьяница Ной, и, наконец, родоначальник слова «хулиганство» — ирландский майор XVIII века О’Хуллигэн, который терроризировал окружающих своими действиями.
После окончания спектакля зрителей провожала стоявшая у лестницы огромная, вырезанная из фанеры фигура Хряся с надписью «А не . . . . . . . . .?», что вызывало последний смех, последнюю улыбку.
Была у нас в этом сезоне еще одна, опять-таки бытовая, сатирическая пьеса. Написали ее Михаил Пустынин, Александр Архангельский и… я, опять я! И еще буду я! Не подумайте, дорогой читатель, что я примазываюсь к авторам, нет! Во всех этих случаях я придумывал тему, более или менее разрабатывал сюжет и потом уже приглашал — нет, это слишком торжественное выражение, — просто звонил своим очень хорошим приятелям или знакомым, скажем, Архангельскому: