Серьезное и смешное
Шрифт:
Да, фрак обязывает и связывает. Но как? Был прежде на сцене такой термин «фрачник», то есть артист, умеющий носить фрак. В чем же заключалось это умение? Фрак, говорили знатоки, надо носить как пиджак, то есть нельзя быть нарочито торжественным, нахохленным (французы говорят про таких «un coiffeur endimanche» — «развоскресененный парикмахер»), но и не след, продолжали знатоки, быть расхлябанным, во фраке надо быть подтянутым и в то же время непринужденным, обыкновенным. Значит, носить его надо, как пиджак! Правильно, говорил я этим знатокам, правильно, но только тот может носить
И уверяю вас, это очень важно, ведь зритель, мало-мальски внимательный, замечает не только наше дарование или бездарность, но и голос, манеры, жесты и платье. Замечает и запоминает! Если Смирнов-Сокольский выходил на сцену в бархатной блузе, а его предшественник Сергей Сокольский — в рванине, то поменяйся они костюмами, зритель не принял бы их.
А мне, скажем, был свойствен фрак! И знаете, насколько? В 1958 году я, как бы прощаясь со сценой, играл в Московском театре эстрады водевиль Коростылева «Переодетый жених». Для моей роли Зрителя из прошлого века (каковым я, в сущности, и являюсь!) мне нужен был фрак. Хорошего материала мастерская не находила. И вот однажды во время репетиции меня вызвали в костюмерную — кто-то принес в театр продавать свой фрак. Отнесся я к этому скептически: никогда не носил ничего готового.
Поздоровался с продавцом, надел фрак, подошел к зеркалу — будто на меня сшит! И тут хозяин фрака закричал:
— Ой! Алексеев! Я вас по Петербургу помню!
Видите, не меня, фрак узнал! А через него и меня! Ибо фрак — моя униформа, фрак был неотъемлемой частью меня, а я — фрака.
Да разве во фраке дело? Спросите старых артистов оперы, драмы, эстрады (не фрачников), носят ли они в жизни свой концертный костюм, свою униформу? Нет! Даже в самых торжественных случаях!
И как жаль, что нынче молодежь позволяет себе выходить на эстраду, даже в Колонном зале и в Консерватории, буднично и даже неаккуратно, неопрятно одетой…
Еще Стерн, кажется, заметил, что мысли писателя после того, как он побрился, отличаются от тех, которые были у него до бритья… Это в равной мере относится и к артистам и к… зрителям!
И жаль, что публика, наш зритель, так любящий и уважающий театр, тоже часто не приодевается, не прихорашивается, идя в театр, на концерт. Мы немножко совлекли с театра его торжественность, его таинственность, его необыденность, а театральное представление и концерт всегда должны быть праздником и для актера и для зрителя!
Не знаю, как другие, но я лично страдаю, когда артист ли, докладчик ли, лектор, председатель собрания или конферансье выходит на эстраду не в белой сорочке, а в «защитного» (от несвежести?) цвета!
Ну, а если и артисты и зрители хорошо, аккуратно одеты, а все-таки праздник не получается, скучно, кто тогда виноват? Конечно, артисты и главным образом конферансье!
Есть в гостинице «Метрополь» зал с фонтаном. Устроили там концерт врачи кремлевской больницы. Выступали и профессиональные артисты, но главным образом дочери, племянницы и тети врачей — вундеркинды всех возрастов. И я заскучал. Тогда и в зал заползла скука… Тяну, тяну… И наконец получаю записку: «Товарищ Алексеев,
А после концерта кассир, который давал артистам конверты с деньгами, человек явно не из дипломатического корпуса, просто сказал мне, указав, где расписаться:
— Легкие у вас деньги: походил-походил, пообъяснял и получай. Мне бы так хоть месяц пожить…
Полный провал…
И я сгорал со стыда, а выйдя на улицу, бил себя кулаком по щекам… Ибо не только себя опозорил, но и невольно подтвердил слушки и разговорчики о том, будто актеры — бездельники, легко зарабатывающие большие деньги.
А бывает наоборот. Те же 20-е годы. Концерт в Клубе имени Каляева. Я там впервые. Актеры на месте, публика уселась, пора начинать. Подходит ко мне тамошний распорядитель, похожий на коменданта.
— Это вы тот самый (читает по ведомости) кон-ферансе?
— Я.
— А вы что делаете? Фамилии объявляете? И за это столько денег вам?
— Если вам не подходит, я могу уйти…
— Да нет уж, раз пришли, чего там… (со вздохом) объявляйте.
В первый момент это меня обозлило, расстроило, но потом я взял себя в руки и «назло ему» провел концерт в хорошем темпе и весело.
Подходит ко мне «комендант». Смеется.
— Послушай, конферансе, чего ж ты к нам раньше не приезжал? А?!
А растеряйся я от злости, опять был бы провал и «комендант» оказался бы правым: «за это столько денег?»
А был и такой случай, когда провал помог мне. Я уже рассказал о том, что во время первой империалистической войны артисты организовали общество «Артист — воину», давали концерты, спектакли, собирали деньги на подарки солдатам. В 1916 году я по дороге на юг заехал на два дня в Москву, и меня попросили провести такой концерт в помещении, где сейчас Театр имени Пушкина.
Очень волновался, проклинал себя, что согласился, ведь никогда в Москве не выступал, никто меня не знает. Как начать? Выхожу за занавес, начинаю говорить и… (вся авансцена была покрыта скользким сукном) проваливаюсь в суфлерскую будку, весь, только голова осталась на сцене. Подтянулся! Выбрался! Отряхнулся! И говорю:
— Не везет! В первый раз в жизни выступаю в Москве… и провалился!
Смех, аплодисменты — контакт установлен, я спасен!
А потом актеры (скептики) спрашивали: «Это вы нарочно?»
А?! Представляете себе?! Шлепнуться! Провалиться!! Едва удержаться! И все это для того, чтобы озадачить зрителя!
А я любил иногда озадачить аудиторию, ввести ее в заблуждение. В 1939 году чествовали мы Владимира Ивановича Немировича-Данченко в связи с двадцатилетием его музыкального театра. На сцене представители всей театральной Москвы. Адрес, который читала, если не ошибаюсь, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, заканчивался разными пожеланиями и среди них, конечно, «еще много-много лет плодотворной работы». При этих словах Владимир Иванович, человек тонкого юмора, вынул из кармана паспорт, показал, улыбнулся и пожал плечами: куда, мол, мне еще много-много лет! (Кстати, этот «экспромт» был покрыт аплодисментами.)