Серьезное и смешное
Шрифт:
Потом все перешли в партер, только я остался на просцениуме вести концерт. Еще раз поздравив Владимира Ивановича уже от себя лично, я продолжал:
— Тут говорили про вас, Владимир Иванович, что вы умели тонко распознавать в людях талант. Конечно, это верно… Но я знаю случаи, когда вы ошибались в людях…
В партере начинают переглядываться: что-то Алексеев бестактное говорит… А я продолжаю:
— Я знаю одного артиста… Человек довольно способный, занимает положение в театре, публика его любит, а вы его выгнали из театра…
В партере нервничают, становится неловко… Глаза у всех
— Кто это? — спрашивает удивленный Владимир Иванович.
Пауза… И я с наивным видом говорю:
— Я.
— Где? Когда?
— В 1906 году. Во время гастролей Художественного театра в Берлине ваш администратор обратился ко мне — я был председателем правления русской студенческой библиотеки — с просьбой прислать группу студентов для массовой сцены в «Царе Федоре Иоанновиче». Я привел несколько человек и сам, конечно, заявился. Вы, лично вы, всех приняли, меня одного прогнали! Ростом не вышел для боярина!
Был общий смех и радость оттого, что назревающая бестактность оказалась не бестактностью, а шуткой.
Смертный грех, в котором порой обвиняют конферансье, — мелкотемье. А я не согласен! Не за мелкотемье надо корить, а за однотемье. Одно время злобой дня было отсутствие безразмерных носков, и все конферансье влачили эти носки из концерта в концерт до полного износа. Вот с таким однотемьем следует бороться! А мелкотемье — что это такое? Мне кажется, что этот термин — порождение тех недавних времен, когда наш быт, наши малые домашние и общественные интересы считались пустяками, не стоящими внимания. Если смеялись над плохим ремонтом квартиры или обуви, над скверной починкой телевизора — мелкотемье! Издевка над невежливым продавцом или наглым хулиганом — мелкотемье! А уж поиздеваться над нерадивым или жуликоватым завмагом или управдомом, да еще назвать его по фамилии — что вы! Вот когда это перерастает в большое общественное явление — тогда пишите! А так — нет, мелкотемье!
Вот как было! И хорошо, что теперь конферансье не только может, но должен бичевать виноватых в том, что где-то неуютно, кто-то невежлив, кто-то нагл! Хорошо, что можно (нужно!) смеяться над тем, кто не приготовил парню, идущему на свидание, красивых носков и по моде сшитого костюма!
Но нехорошо, когда все кидаются на одного; пусть один — на одного, другой — на другого… И пусть при этом задумываются над тем, что за малыми неурядицами скрываются большие проблемы. А не то получится… не мелкотемье, а мелкодумье!
Один из злейших врагов юмора — пошлость. Правда, эта дама своим присутствием отнюдь не украшает и другие виды искусства, но в юморе она особенно заметна и удачнее всего компрометирует его. К несчастью, у нас часто словом «пошлость» подменяют другие понятия. И слова «цинизм», «неприлично» мы слишком щедро бросаем там, где сама тема, тон насмешки извиняют некоторую фривольность. «Что красиво, то и морально, — вот и все, больше ничего. Поэзия, как солнце, золотит навоз. Тем хуже для тех, кто этого не видит». Это из письма Флобера Мопассану 19 февраля 1880 года по поводу привлечения
И совсем иной план: Шолохов не боится смеяться над «неприличием» Щукаря, над его поступками и цитировать его «несалонные» словечки, а Щукарь стал любимым персонажем чтецов и рассказчиков на эстраде.
Застраховавшись такими авторитетами, как Флобер, Мопассан и Шолохов, я хочу рассказать вам об одном моем «неприличном» конферансе.
Те из вас, моих читателей, кто постарше, помнят, наверное, такую одиозную для советских людей фамилию: фон Папен. Пакостил он нам сколько мог, будучи рейхсканцлером в Германии, и продолжал свои козни, став гитлеровским послом в Турции.
В предвоенные годы на одном из собраний представителей общественности в Колонном зале, где присутствовали руководящие деятели страны, несколько ораторов энергично, резко возмущались гнусной провокацией фон Папена, в результате которой в Турции были арестованы два сотрудника нашего посольства. После собрания — концерт. Вслед за выступлением Антонины Васильевны Неждановой, которая имела огромный успех, я говорил о высоком уровне нашего искусства, потом перешел к достижениям, о которых говорилось на собрании, и закончил словами:
— Кто же нам помешает и дальше идти вперед? Неужели разные фон папены? Нет! Пошлем мы этих фонпапенов к фонмаменам и будем продолжать свое дело!
Что? Неужели нельзя? Неприлично? Цинично? А мне казалось и кажется, что это именно тот цинизм, о котором говорил Дени Дидро: что он, глупый и неприемлемый в обществе, на сцене восхитителен.
ГЛАВА 16
МИТИ И МОТИ
Как много их, кому я когда-то говорил Митя, Мотя, Игорек, Додик, Верочка, а они меня по имени-отчеству… Помню, как они трепетали в круглой комнате перед выступлением в Колонном зале и в каморке за кулисами Большого зала Консерватории. Да, это было для них, молодых, честью — выступать там. А нынче? Теперь они делают честь и Колонному, и Консерватории, и Карнеги-холлу, и Монреальскому дворцу искусств.
И я стал прибавлять к Додику Федоровича, к Верочке Георгиевну, к Игорьку Владимировича. Нет-нет, не думайте, я и сегодня с ними в самых лучших, дружеских отношениях, но если тридцать пять и двадцать — разница огромная, то когда одному недавно за восемьдесят, а другому давно за шестьдесят — разница стирается; и те и другие, «оптимально» выражаясь, пожилые люди (с чем их не поздравляю).
Вот я и расскажу вам историю с этими именами-отчествами, которая чуть-чуть не окончилась для меня конфузом.
Дмитрию Яковлевичу Покрассу семьдесят лет. В Центральном Доме работников искусств празднуется его юбилей. Идут и идут, поздравляют и поздравляют делегации, представители, сослуживцы когдатошние и теперешние, друзья, шефы и подшефные, начальство и подчиненные. Адреса в папках, поздравления устные, торжественные, лирические и шуточные… А представители одной организации с пафосом объявляют, что премируют композитора… месячным окладом! И по залу прошел смешок: уж очень не вяжутся друг с другом поэтичное «композитор» с прозаическим «месячный оклад»!