Сергеев Виктор. Луна за облаком

Неизвестно

— А чего с меня спросят? Я обязан вам дать экскаватор. И я его дал. Верно? Ну вот. А вы решили грузить лопатами. Верно? Я тут ни при чем, братцы. Мне лишь бы гравий отвечал требованиям стан­дарта. Сколько рейсов в сутки? Больше грех нельзя. — Трубин под­мигнул Павлу. — А то Карымов догадается, откуда еы гразий берете.

— Утром завтра первый рейс проверочный... с лопатами — ска­зал старший Патрахин. — Если уж что не так — второй отсюда бу­дет. Кто его знает, как оно выйдет.

— По идее должно получиться,— его же любимым выражением ответил Трубин.

Григорий

рассказал Даше о Павле Патрахине и его колонне.

— А для вас не будет из-за них неприятности⁷— спросила она.

— Не вижу, что бы могло такое быть.

— Ну, мало ли, что. Вы все-таки отступили от приказа, пошли наперекор мастеру.

— Если завтра они не вернутся, тогда все в порядке. Мне нече­го здесь и сидеть.

— Эти Патрахины скоро будут возить бетон с нашего завода.

Даша вздохнула. Григорий приблизился к ней, отодвинул зана­веску. Услышал ее частое дыхание. За стеклом, неподалеку, одним окном светило какое-то невзрачное строение. Она не отодвинулась от него. Он повернулся к ней, наклонился и почувствовал запах ее раз­горяченного тела. Он не мог бы передать, что это за такой запах, но голова закружилась и ноги отяжелели.

— Даша, я хочу вам сказать...

Тихонько подвывал ветер. Вместо слов слышалось: «И-и-и!» Григорий взглянул на окно: ну да, ветер... За стеклом по-прежнему светило одним окном что-то.

— Я хочу вам сказать...

Дашина рука легла на его руку. Слегка сдавила ему пальцы, от­пустила, снова сдавила. Созсем так же, как он ей когда-то в кварти­ре ее матери. И такое волнение охватило Григория, и такая горячая нежность шла ему навстречу от ее руки, что он сам взял обе ее руки и притянул Дашу к себе.

Мгновение она не сопротивлялась, даже, как почур.стр.овал Гри­горий, теснее прижалась к нему. Мгновение истекло... Даша оттолк­нула его и проговорила глухо:

— Не надо, Григорий Алексеич!

— Что вы, Даша!

— Если бы это было так,— с непонятным Григорию сожалением проговорила она.

Он снова попытался ее обнять.

— Не надо!

Они сидели и курили. Одинокий огонек за стеклом уже не мигал: то ли он погас, то ли его со стула нельзя видеть. А ветер Есе так же подвывал и подпевал, зарядил, видать, до рассвета. Лицо Даши было строгим и задумчивым, пока она вслушивалась в шумы улицы, а когда посмотрела на Григория, у него отлегло от сердца. Та же неж­ность шла теперь к нему из ее глаз.

— А почему нам не стать близкими, Даша?

Брови ее поднялись:

— Эти чужие стены, шаги чьи-то по коридору... Я буду себя презирать. Я думаю, ты не хочешь, чтобы я презирала себя? Во мне все восстает, напрягается каждый нерв.

— Может, не надо... это все начинать?

— Что начинать? Поздно, Гриша, ты спохватился. Вот видишь— расческа. Сегодня у нее сломался лишь один зуб. Видишь? Теперь пойдет, не остановишь, не сбережешь. Иди-ка. Тебе пора. Скоро по­гасят свет.

Подталкивая его в спину маленькой горячей ладонью, Даша твердила: «Иди-ка, иди-ка!» А за стеклом не унимался ветер. У двери

она повернула его к себе, поцеловала в губы, и сразу уже он очутил­ся в коридоре.

Неподалеку, в вестибюле, играли в домино. Костяшки клали на стол осторожно, без стука. «Вот тоже... боятся чужих стен»,— усмех­нулся Григорий.

Трубин вышел на улицу. Было тихо и пустынно. Где-то лаяли собаки. Под ногами скрипели доски мостков, пахло травой, молоком и еще чем-то деревенским, кажется, свежеиспеченым хлебом.

Он шел по улице, не зная куда, навстречу мигавшим огонькам и чуть слышному шуму реки.

Ну, вот,— размышлял Трубин,— сегодня меня поцеловала Да­ша. А что будет завтра? Может быть, нас с Дашей ждет неинтерес­ное повторение того, что пережили подобные нам? Видимо, мы оба охвачены тоской по ушедшему или не состоявшемуся?»

Всматриваясь в лица встречных, Трубин не находил знакомых, да их, пожалуй, и не могло быть в этом районном центре. Хотя как не могло... Он же видел днем Файзина. Тот отвернулся, сделал вид, что не заметил Трубина. «A-а, черт с ним! Вот только помнит ли он, за что я его ударил? Должен помнить».

Перед ним лежала пустынная мостовая. Шум реки слышался поблизости. «Вот уже и мост». От моста к нему подходили трое. Двое ускорили шаги, третий отстал. Трубин не обратил на них внимания, он думал о том, как же ему быть с Дашей.

И вдруг сзади его ударили. Кепка упала на дорогу. Первое, что пришло ему в голову, это то, что его приняли за кого-то другого. В темноте все могло быть.

Трубин обернулся. Двое стояли перед ним, засунув руки в кар­маны.

— Вы что?!

— У нас в головных уборах после десяти ходить не разрешает­ся,— ответил один из них и выплюнул изо рта папиросу.

«Хулиганы,— подумал Трубин. — Вот еще не хватало!»

Теперь он был окружен. Двое позади и подходил еще третий. И никого на улице.

— Что вам от меня нужно?

— А вот узнаешь,— сказал третий, тот, что подходил.

Это был Мишка Файзин. И Трубин понял, что никакой ошибки нет. Его подкараулили. Файзин его приметил и вот встреча...

— Я перед тобой в неоплатном долгу,— проговорил Файзин, подходя. — Никак не думал, что рассчитаюсь, а вот пришлось.

Трубин был спокоен. Мишку Файзина он не боялся. Ярость за-кипала в груди. «Как он смел?— пронеслось в его голове. — Как он смел против меня? Трус, продажная сволочь!»

— Тебя должен был расстрелять трибунал, Файзин!— крикнул Трубин.

— Не кричи! Здесь никто тебя не поймет и никто не оценит тво- «го ораторского искусства. Ты, может быть, встанешь на колени и попросишь у Миши прощения?

Трубин видел совсем рядом скулы Файзина, и он пошел на него, i Он не остановился и тогда, когда раздались слова Мишки:

— Не подходи!

Но Трубин шел на него, и Файзин пятился, размахивая рукой. Что-то горячее обожгло пальцы... Он пытался поймать руку Файзи- ! на. Про тех двоих Трубин забыл, как будто их тут и не бывало. А они смотрели и ничего не предпринимали. Может быть, крик Трубина подействовал на них.