Сэру Филиппу, с любовью
Шрифт:
— Мне тогда был двадцать один год. Мой отец пережил Джорджа всего на две недели…
Элоиза вспомнила себя в двадцать один год. Уже тогда вокруг поговаривали о том, что ей пора выходить замуж — девушка из приличной семьи к этому возрасту уже должна быть замужем, так принято в свете. Тогда Элоиза и сама всерьез думала, что она уже взрослая, но теперь, с высоты прожитых лет, ей казалось, что двадцать один — слишком юный возраст, чтобы взваливать на себя бремя семейной жизни.
— Марина сначала была помолвлена с Джорджем, — произнес Филипп.
С губ Элоизы сорвался вздох, рука ее отпустила руку Филиппа.
— Я не знала, — проговорила
— Теперь это уже не важно, — пожал он плечами. — Хотите увидеть ее портрет?
— А он здесь есть? Хочу!
Элоиза ответила так не из вежливости — ей действительно вдруг захотелось увидеть портрет Марины — в конце концов, они ведь были сестрами, хотя и четвероюродными, и в последний раз виделись много лет назад. Марина и Элоиза были ровесницами и одно время довольно часто встречались на семейных празднествах, но сейчас Элоиза, как ни напрягалась, не могла толком вспомнить, как Марина выглядела — в памяти всплывал лишь смутный образ с темными волосами и светлыми — должно быть, голубыми, — глазами. Как бы то ни было, близкими подругами они с Мариной никогда не были. Даже тогда, когда им было примерно столько же, сколько Оливеру и Аманде сейчас, уже было видно, какие они разные. Элоиза была бойким, подвижным ребенком, с характером, пожалуй, скорее мальчишеским — лазала по деревьям, лихо съезжала по перилам, всегда ввязывалась во все игры и забавы своих братьев и сестер. Марина же была тихой, задумчивой девочкой. Элоизе вспомнилось, как однажды она тащила Марину за руку, пытаясь вовлечь в какую-то игру, но та предпочла сидеть в уголке с книжкой. Хотя у Элоизы создалось впечатление, что и читать-то эту книжку Марина вовсе не читала — та почему-то все время была открыта на тридцать второй странице. Элоиза сама не знала, почему этот странный эпизод из детства так врезался ей в память. Должно быть, потому что она, девятилетняя, тогда была не на шутку удивлена: как можно в такой погожий, солнечный день сидеть в душном, темном углу с книжкой, которую к тому же и не читаешь?
— Вы помните ее? — словно прочитав ее мысли, спросил Филипп.
— Довольно смутно. — Элоиза не стала рассказывать Филиппу про эту самую тридцать вторую страницу, хотя не могла бы объяснить, почему. Возможно, потому, что этот эпизод с книжкой был, собственно, единственным отчетливым воспоминанием Элоизы о Марине.
Филипп подвел Элоизу к портрету. Живописец изобразил Марину сидящей на диване в красном платье, пышные юбки которого занимали собой едва ли не все пространство картины. На коленях ее сидела Аманда — разумеется, на картине она была младше, чем теперь. Оливер стоял рядом в позе, которую обычно заставляют принять ребенка, — мрачный и серьезный, словно маленький взрослый.
— Она была красивая, — проговорила Элоиза.
Филипп молчал, неотрывно глядя на портрет покойной жены.
“Любит ли он все еще ее? — думала Элоиза. — Любил ли он ее когда-нибудь?”
Она решила, что это совсем не очевидно. Марина вначале была помолвлена с Джорджем — скорее всего, тоже не по любви, а из каких-нибудь соображений, связанных с титулом или деньгами. Филипп как бы получил невесту брата в наследство вместе со всем, что изначально причиталось Джорджу. Так что, возможно, о любви здесь речь не шла. Впрочем, могло быть и так, что Филипп полюбил ее позднее, уже после женитьбы…
Филипп продолжал стоять неподвижно, и Элоиза смотрела на его профиль. То ли в выражении его лица появилось что-то необычное, то ли тени на него падали как-то по-особому, но
Филипп обернулся и, встретившись взглядом с Элоизой, явно почувствовал себя неловко и опустил глаза. Элоизе тоже стало не по себе — они с Филиппом стояли футах в десяти друг от друга, но ей странным образом казалось, будто она прижимается к нему всем телом. Элоизе хотелось немного отойти, но она словно приросла к месту. Чтобы как-то разрядить обстановку, девушка перевела взгляд на портрет Марины, но от этого не почувствовала себя более уютно.
— Элоиза! — прошептал Филипп так тихо, что она почти не слышала его голоса, а лишь видела движение губ.
И этот едва различимый шепот словно разбил какую-то преграду между ними. Элоизе даже почудилось, что она услышала, как ломается эта преграда, хотя та, разумеется, была нематериальной и звуков производить не могла. Или, может быть, это был просто скрип дерева за окном, раскачиваемого ветром? Как бы то ни было, в этот момент Элоиза будто очнулась, и к ней вернулась способность двигаться и мыслить.
— Должно быть, ваши дети очень скучают по ней, сэр, — проговорила она исключительно для того, чтобы взять себя в руки и завязать хоть какой-нибудь разговор.
С минуту Филипп молчал.
— Поначалу им очень ее не хватало, — произнес, наконец, он.
Это показалось Элоизе странным. Стало быть, теперь дети уже успокоились? Но выяснять подробности она не решилась.
— Я знаю, каково потерять кого-нибудь из родителей, — сказала она. — Помню, как я переживала, когда умер мой отец, а я ведь тоже была тогда еще ребенком.
— Простите, — пробормотал Филипп, — я как-то… не подумал об этом. Конечно, понимаю вас…
— Я сама не часто говорю на эту тему, — вздохнула Элоиза. — В конце концов, это было так давно…
Филипп медленно подошел к ней.
— Вы тогда долго по нему скучали? — задал он вопрос.
— Мне кажется, — прошептала она, — полностью оправиться от этой потери нельзя никогда. Хотя я давно уже, разумеется, не вспоминаю о нем каждый день…
Элоиза отвернулась, наконец, от портрета — мрачный взгляд кузины словно проникал в самую душу, и выносить это с каждой минутой становилось все труднее.
— Но я думаю, — медленно проговорила она, — что моим старшим братьям было еще труднее пережить смерть отца, чем мне. Особенно Энтони — он самый старший и был тогда уже почти взрослым. Они с отцом были очень близки. Как и отец с матерью — они очень любили друг друга…
— А как перенесла смерть мужа ваша мать? — решился спросить Филипп.
— Сначала она плакала целыми днями — точнее, ночами, потому что не хотела, чтобы мы это видели. Но скрыть что-то от детей, когда их, этих детей, семеро, сами понимаете, довольно сложно.
— Подождите… — прищурился Филипп, — как семеро? Если мне не изменяет память, вы писали, что вас восемь?
— Хайасинт родилась уже после смерти отца. Когда он погиб, мама была на девятом месяце.
— Господи! — вырвалось у Филиппа.