Серые души
Шрифт:
– Я придумал кое-что получше, – сказал он. – Отведите-ка его во двор, чтобы в голове проветрилось… Может, так память скорее к нему вернется.
– Во двор? – переспросил Деспио.
– Да, – подтвердил Мациев, указав на внутренний дворик. – И у вас там даже что-то вроде столба найдется, чтобы его привязать. Исполняйте!
– Но, господин полковник, там же холодно… мороз даже… – отважился возразить Деспио.
– Делайте, что вам говорят! – оборвал его судья, отделяя кусок ветчины от кости.
– Мне было двадцать два года, – сказал мне Деспио, когда
Я вернулся в кабинет, и полковник велел мне подождать в соседней комнате, когда они меня позовут. Я пошел. Сел там на какую-то скамейку и стал ждать, выкручивая себе руки и ломая голову, что мне делать. Там тоже было окно, и оттуда тоже был виден двор и привязанный к дереву арестант. Я сидел в темноте. Не хотелось зажигать свет, чтобы он меня увидел. Мне было стыдно. Хотелось убежать, смыться оттуда, но честь мундира не позволяла. Сегодня-то мне ничто бы не помешало, наверняка! Временами я слышал голоса, смех, а потом донеслись шаги мэровой служанки, которая принесла дымящиеся кушанья, которые вкусно пахли. Но тем вечером этот запах превратился в сильнейшую вонь, которая так и застряла в носу. У меня был комок в животе, точно пушечное ядро. Я злился, что я человек.
Луизетта тогда сделала немало ходок.
– В такой холод и собаку на улицу не выгонишь! – жаловалась она мне.
Застолье длилось много часов. Мьерк и Мациев никуда не торопились. Наслаждались трапезой и всем остальным. Луизетта, входя в комнату, смотрела в пол. Это у нее манера такая. Глаза всегда опущены к ногам. А в тот вечер еще больше обычного.
– Они меня и так-то пугали, а тут еще и пьяные!
Маленький бретонец был во дворике, она его не видела. Иногда так даже лучше – не видеть.
Время от времени полковник выходил, лишь для того, чтобы сказать узнику несколько слов. Наклонялся к нему и что-то говорил на ухо. Маленький бретонец стучал зубами от холода и стонал, что это не он, не он, что он ничего не сделал. Полковник пожимал плечами, потирал руки, дышал на них, вздрагивал от холода и поспешно возвращался в тепло. Деспио все это видел, окруженный темнотой и словно сам привязанный к дереву.
Около полуночи Мьерк и Мациев, губы которых еще блестели от желе из свиных ножек, доканчивали сыры. Говорили все громче, иногда пели. Стучали по столу. Они выпили шесть бутылок. Всего-навсего.
Оба вышли во двор, словно чтобы подышать воздухом. Мьерк в первый раз приблизился к арестанту. Для Мациева это был уже пятый визит. Они покрутились вокруг маленького бретонца, словно
Тот уже три часа провел на морозе. И не просто на морозе. Он успел-таки полюбоваться ими, прежде чем его веки окончательно склеились из-за замерзших слез.
Полковник несколько раз провел раскаленным кончиком сигары у него под носом, задавая ему все тот же вопрос. Парнишка уже даже не отвечал, только стонал. В конце концов, эти стоны вывели полковника из себя.
– Ты человек или животное?! – заорал он ему прямо в ухо.
Никакой реакции. Тогда Мациев бросил сигару в снег, сграбастал за грудки привязанного к дереву узника и стал трясти. Мьерк наблюдал за этой картиной, дыша себе на пальцы. Мациев выпустил дрожащее тело маленького бретонца, потом осмотрелся, словно ища что-то. Но ничего не нашел, кроме идеи – прекрасной подлой идеи в своей гнилой башке.
– Может, тебе еще слишком тепло, а? – сказал он на ухо мальчишке. – Так я тебя малость освежу, приятель, мигом образумишься!
И достал из кармана складной охотничий нож. Раскрыл его и стал срезать пуговицы с куртки маленького бретонца, методично, одну за другой, потом с его форменной рубашки, потом распорол сверху донизу исподнюю. Брезгливо стянул с него одежду. Во мраке двора оголенный торс бедняги маячил большим светлым пятном. Закончив с верхом, Мациев проделал то же самое со штанами, кальсонами и трусами. Разрезал шнурки на башмаках и медленно стащил их, насвистывая свою «Каролину» с ее лаковыми туфельками. Мальчишка кричал, тряс головой, как сумасшедший. Мациев выпрямился: арестант валялся у его ног совершенно голый.
– Так лучше? Уютнее себя чувствуешь? Уверен, что теперь память к тебе быстро вернется…
Он повернулся к судье, и тот сказал:
– Вернемся, а то я что-то мерзнуть начинаю… – Оба засмеялись этой доброй шутке. А потом вернулись в мэров кабинет, как раз поспев к еще горячему блинному пирогу с яблоками, который Луизетта поставила на стол вместе с кофе и бутылкой мирабелевки.
Деспио смотрел на июньское небо, дышал его прелестью. Ночь подкрадывалась мелкими шажками. Я только слушал да порой подзывал официанта, чтобы наши стаканы не пустели. Вокруг нас на террасе сидело много народа, легкомысленного и веселого, но, думаю, мы там были единственными, кто вздрагивал от холода.
– Я стоял перед окном, отступив немного, – продолжил Деспио. – Не мог оторвать глаз от тела мальчишки. Он по-собачьи свернулся калачиком на корнях дерева, и мне было видно, как он шевелится, дрожит, не переставая. Тут я заплакал, клянусь, слезы потекли сами по себе, а я даже не старался их остановить. И вдруг он завыл, как зверь, говорят, так волки выли, когда они еще водились в наших лесах, и уже не останавливался, а судья с полковником смеялись за стенкой все пуще, я их слышал. А завывания мальчугана вонзались мне в сердце как клыки.