Сесиль. Стина (сборник)
Шрифт:
Глава вторая
Ольга, не мешкая, забежала в заднюю комнату, чтобы взять оттуда платок в черно-красную клетку, каковой вкупе с изрядно потрепанным капором составлял ее обычный уличный наряд. А вдова Питтельков, уложив все еще орущего младенца в богато украшенную люльку и сунув ему в рот бутылочку с соской, поднялась двумя этажами выше к Польцинам, где в меблированной комнате обитала ее сестра Стина.
Польцины были люди зажиточные, они держали меблированные комнаты не из нужды, а из чистой жадности, и сдавали все, что возможно, чтобы не тратиться самим, или, как выражалась госпожа Польцин, «проживать задарма». Господин Польцин представлялся «ковровым фабрикантом» (хоть и низшего разряда). Он ограничивался тем, что,
Судя по приведенному выше высказыванию, Польцин имел склонность к философии, и второе его ремесло способствовало развитию этой склонности. Дело в том, что по вечерам, если предоставлялась возможность, он подрабатывал наемным слугой. В квартале между Инвалидной и Шоссейной улицами он пользовался всеобщей симпатией, благодаря своей осмотрительности и ловкости обращения, и фрау Польцин в беседах с фрау Питтельков не уставала повторять: «Видите ли, голубушка, мой муж человек порядочный и с манерами. Мы и сами начинали с малого, уж он-то лучше всех знает, что битую посуду не всякий выбросит. Но он подает блюда как положено и такие соусницы, что плохо стоят и туда-сюда шатаются, на стол не поставит. И помереть мне на этом месте, если Польцин испортил хоть одну единственную плюшевую скатерть. А чтобы чего домой забрать, он очень даже разборчивый. Хоть он и муж мне, но должна сказать, он человек деликатный, и галантный, и скромный, не то что другие. Да, этого у него не отнимешь. Он мне сто раз говорил: „Эмилия, я сегодня опять краснел за коллег. И снова за этого неуклюжего типа с Шаритештрассе. Думаешь, он устыдился и соблюл хоть какое-то приличие? Где там. Нахально развернулся и ушел, дескать, да, господа хорошие, вон стоит бутылка красного, и я захвачу ее домой“».
Таковы были эти Польцины, в чью дверь теперь постучалась, несмотря на наличие звонка, фрау Питтельков. Стук означал (согласно уговору), что речь идет только о «дружеском» визите. И фрау Польцин сразу отворила дверь.
Квартира Польцинов состояла всего из трех комнат. Ее преимуществом был коридор, размером, однако же, не больше раскладного игорного стола и предназначавшийся лишь для того, чтобы показать три выходившие на него двери. Из них левая вела к вдове приват-секретаря Кальбаума, средняя – к самим Польцинам, а правая – к Стине. У Стины была лучшая комната в квартире, светлая и радушная с видом на улицу. Вдова Кальбаум была вынуждена довольствоваться слабым светом со двора, а чета Польцинов – косыми солнечными лучами, освещавшими мансарду сверху, как в фотографическом ателье.
– Польцин, дорогая, – сказала фрау Питтельков, когда женщины обменялись небрежным приветствием, – у вас опять воняет керосином. Почему вы не берете кокс? Этак вы, с вашей вечной керосинкой, разгоните всех жильцов. А ваш муженек! Он-то что об этом думает? Коли иметь дело с индейками и фазанами, нужно же иметь и тонкий нюх. Ну, не знаю, будь я наемным официантом и вхожа к важным господам, я бы такого не потерпела. В обществе разные деликатесы, а дома такое. Ну, дело хозяйское. Стина дома?
– Вроде бы да. Я не слышала, чтобы она уходила. И вы же знаете, дорогая Питтельков, мы ничего не видим и ничего не слышим.
– Разумеется, разумеется, – рассмеялась фрау Питтельков. – Слыхом не слыхали, видом не видали. Так оно всегда лучше.
Весьма вероятно, что эта беседа была бы продолжена, но как раз в тот самый момент открылась правая дверь и вышла Стина.
– Здравствуй,
При этих словах фрау Польцин учтиво, но с ухмылкой, удалилась, а сестры вошли в комнату Стины и приблизились к двум стульям, стоявшим по обеим сторонам окна на специальном помосте. С наружной стороны к окну было приделано вращающееся зеркало, позволявшее видеть улицу. Приколачивая его, ловкач и хитрец Польцин в свое время сказал жене: «Эмилия, покуда это зеркало здесь, квартиру будут снимать».
И сегодня снова, как бы в подтверждение хозяйских слов, зеркало стало источником сердечной радости для красотки-вдовы. Однако фрау Питтельков уселась напротив него не из тщеславия (на себя она вообще не смотрела), но из чистого любопытства и озорства. Стина, привыкшая к этой процедуре, усмехнулась про себя. Она тоже завивала волосы и расчесывала их на пробор, но они были льняного цвета. Несмотря на цветущий вид и известное сходство с фрау Питтельков, красноватые круги под глазами и ласковый взгляд Стины, казалось, говорили о более слабом здоровье. Так оно и было. Черноволосая вдова являла собой образец южной красавицы, в то время как младшая сестра могла считаться типичной, правда, немного болезненной, блондинкой германского типа.
Стина некоторое время глядела на сестру, все еще занятую зеркалом, потом встала, прикрыла рукой ее глаза и сказала:
– Ну, хватит с тебя, Паулина. Ты же успела узнать, как выглядит Инвалидная улица.
– Ты права, девочка. Но так уж устроен человек: его всегда занимают разные глупости; и когда я смотрю в зеркало и вижу в нем людей и лошадей, то всегда думаю, что они не такие как в жизни. Они и есть немного другие. Я нахожу, что зеркало уменьшает, а уменьшать – это все равно что приукрашать. Но тебе не нужно становиться меньше, Стина, можешь оставаться такой, какова ты есть. Да, в самом деле. Однако, зачем я пришла… Господи, ни часа не дают нам прожить спокойно.
– В чем дело?
– Он сегодня опять приедет.
– Ну, Паулина, это не беда. Подумай только, он обо всем заботится. И он добрый, и вовсе не вредный.
– Ну, хорошо, коли так. И он привезет с собой старого барона и еще кое-кого.
– Еще кого-то? Кого же?
– Читай.
И она протянула Стине только что полученное письмо. «Мой дорогой черный бесенок, – прочла Стина вполголоса. – Я сегодня приеду, но не один: со мной будут Папагено и мой племянник, конечно, он еще молодой и немного бледный. Но „пусть он бледный, что с того, любят женщины его“. Пришлю вино и полную салатницу. А обо всем прочем позаботься ты. Ничего особенного, ничего роскошного, просто, как всегда. Твой Зарастро».
– Кто этот племянник?
– Не знаю. Всех племянников не упомнишь. Думаешь, меня заботит его родовое дерево? О Господи! Представляю, как оно может выглядеть. Ох, уж мне эти родовые деревья.
– Не вздумай сказать это ему.
– Ох, он и не такое слышит. Или ты считаешь, что ради комнаты в бельэтаже с пианино и ковром и ради письменного стола, который вечно шатается, потому что ножки у него хлипкие, я залеплю себе рот пластырем? Или ради бледного племянника? Представляю, какая у него физиономия.
Она состроила унылую гримасу и двумя пальцами, большим и указательным, вдавила щеки.
Стина рассмеялась.
– Да, ты, кажется, попала в точку. И вообще, я считаю, что приводить с собой молодого человека неуместно и неблаговоспитанно. Дядя – это же всегда человек, который должен внушать уважение. Сам он может делать, что угодно; но брать с собой такого молодого человека… не знаю, Паулина. А ты так не считаешь?
– Еще как считаю. Но, девочка моя, если мы с тобой начнем об этом рассуждать, то не закончим никогда. А суть в том, что все они ни на что не годны. И это прекрасно, и хорошо, по крайней мере, для нашей сестры (ты – другое дело), для тех, кто завяз по уши и не знает, как жить. А ведь, в конце концов, жить на что-то надо.