Сесиль. Стина (сборник)
Шрифт:
Вдова произносила эту речь, лишь наполовину обращенную к Стине, стоя на тахте и поправляя три косо висевшие картины. Закончив дело, она сошла с тахты и вернулась к двери, дабы еще раз обозреть результат своих усилий и убедиться, что все приведено в полный порядок. Для нее было истинно душевной потребностью получать похвалы за свою врожденную экономность и любовь к порядку, и если она и прежде удостаивалась поощрения, то уж сегодня могла с полным правом претендовать на заслуженные лавры безупречной хозяйки. Все, что можно было сделать с имевшимся в ее распоряжении материалом, было сделано, и с первого взгляда было видно, каким несуразным образом расположились в интерьере несовместимые предметы обстановки. Буфет, тахта и пианино, занимавшие место вдоль продольной стены, не прерываемой ни одной дверью, могли бы стоять и в комнате «тайного советника». И только три упомянутые выше картины, которые так старательно подравнивала фрау Питтельков, сильно нарушали достигнутую, в общем-то, целостность
175
«История Англии» Дэвида Хьюма (1711–1776) впервые публиковалась в Лондоне в 1754–1763 гг.
176
«Oevres posthumes de Frederic le Grand» – «Сочинения Фридриха Великого» (фр.), были опубликованы посмертно в Берлине в 1788–1789 гг.
177
«Один пфенниг» (Berliner Pfennigmagazin). – Роман-газета Фридриха-Вильгельма Губица (1786–1870). Издавалась по английскому образцу. Прообраз современного иллюстрированного журнала.
Таковы были сокровища, подвергнутые теперь последнему строгому осмотру, и когда, наконец, была ощупана и поправлена даже бахрома брюссельского ковра, лежавшего на тахте, фрау Питтельков объявила:
– Вот так-то, Стина, а теперь давай сварим себе кофейку, то есть, настоящего. А Ольга принесет нам кое-чего для души. Хочешь с посыпкой или просто с сахаром и корицей?
– Ах, Паулина, ты же знаешь…
– Ну, тогда с посыпкой…Ольга!
Так как дверь в заднюю комнатку была открыта, Ольга изображала там нежную заботу о «братике» и слышала каждое слово. Теперь она, как одержимая, бросилась на зов матери, готовая слушать и смотреть в оба.
– Вот деньги, Ольга. А теперь ступай. Но бери у Кацфусса, не у Захова. Сама не ешь. Ни крошки.
Ольга исчезла из комнаты и мгновенно съехала вниз по гладким лестничным перилам.
– А теперь, Стина, – продолжала фрау Питтельков, – пора уже, кажется, наводить красоту. Только не надевай, ради Бога, свою зеленую кацавейку. Ты знаешь, он ее терпеть не может. И пока все идет как идет, нужно делать, как он желает. К тому же он приведет с собой этого прощелыгу барона. Знаю я их, им подавай все подряд, а когда подавать больше нечего, они желают хотя бы полюбоваться и строят глазки. Ванда тоже это знает. Вот увидишь, она снова явится в черном бархатном платье, а спереди роза. Со смеху помрешь.
И в самом деле, Ванда явилась в черном бархате и выглядела очень внушительно. Ее лицо не отличалось броской красотой, но что касается «стати», тут она намного превосходила свою школьную подругу. Та и сама это признавала: «Супротив Елизаветы я статью не вышла». (Последний раз она видела Ванду в «Марии Стюарт» [178] в роли королевы Елизаветы и чуть ли не против воли пришла в восторг).
– Ах, Ванда, – приветствовала она подругу, – хорошо, что ты пришла. Как всегда вовремя.
178
«Мария
– Да, дорогая Паулина, мы, театральные, вымуштрованы, как солдаты. Как говорится: «Вперед, солдат, вперед! Пусть даже смерть нас ждет!»
Фрау Питтельков от души рассмеялась, что, однако же, не помешало ей с определенной торжественностью препроводить Ванду к тахте и усадить справа. Стине, которая по желанию сестры надела свое павлинье платье в горошек и выглядела очень хорошо, было предложено занять место рядом с Вандой, но она своевольно уселась в кресло напротив актрисы. Между ними стоял огромный букет, срезанный утром в саду Дома инвалидов, специально для этого торжественного вечера: двенадцать роз, а между ними высокие огненные лилии. Ванда хотела их понюхать, наклонилась слишком низко, и под носом у нее появилась желтая полоска, что необычайно позабавило Паулину. Она даже позвала Ольгу: «Глянь, Ольга, глянь, какие у тети Ванды усы! Нет, вы только гляньте, дети! Небось, у молодого-то графа вообще никаких нет!»
В этот момент раздался звонок, и фрау Питтельков собственной персоной направилась к двери встречать гостей. Стина последовала за ней, потому что не хотела оставаться сидеть, изображая великосветскую даму. Ванда, напротив, полностью осознавая свою значительность и свой долг перед искусством, не двинулась с места. И только когда гости вошли, она поднялась со своего трона и легким кивком ответила на приветствия двух пожилых господ. Юного графа она удостоила придворным реверансом.
– Позвольте познакомить вас, господа, – любезно произнес Зарастро, придав лицу серьезное выражение. – Мой племянник Вальдемар (тот поклонился) – фрау Паулина Питтельков, урожденная Ребайн, мадемуазель Эрнестина Ребайн, мадемуазель Ванда Грюцмахер. Наш друг Папагено в представлении не нуждается, он имеет удовольствие знать всех присутствующих.
То, как три дамы восприняли это представление, ясно говорило о различии в их характерах. Ванда нашла церемонию вполне в порядке вещей, Паулина пробурчала что-то о глупостях и кривляньи, и только Стина ощутила всю оскорбительность комедии и покраснела.
– Борхардт прислал заказ?
– Понятное дело, прислал.
– Что ж, тогда прошу…
Непривычно требовательный тон, которым это было сказано, немало раздосадовал фрау Питтельков, но она сочла за благо отложить свою злость на потом, и вместе со Стиной вышла в заднюю комнату, чтобы принести оттуда заранее накрытый стол.
Тем временем огненные лилии с их ароматом доставили неудобство старому графу, имевшему весьма чувствительные нервы, а посему он без лишних разговоров вытащил их из букета и, открыв окно, выбросил на улицу.
– Невыносимый запах, то ли кладбище, то ли пасторский огород. Терпеть не могу ни того, ни другого.
Не прошло и пяти минут, как круг сотрапезников замкнулся. Все сидели за овальным столом; во главе стола старый граф, рядом с ним Ванда и Стина, дальше Папагено и Вальдемар, а на другом конце стола, то есть напротив старого графа его подруга Паулина. Она сидела таким образом, что постоянно видела свое отражение в трюмо. Заметив это, старый граф полушутливо-полуодобрительно воскликнул: «Честь и слава вашей чести!» Но сегодня фрау Питтельков не была расположена принимать подобные знаки поклонения.
– Господи боже, какая там честь! Мне тошно всегда видеть в зеркале одну свою физию.
– Тогда попрошу мою красавицу-подругу устремить свой взор немного ниже, и она увидит меня.
Это ее развеселило.
– Тогда уж пусть все остается, как было. И я буду смотреть на себя.
Зарастро и Папагено пришли в восторг и чокнулись за здоровье своей жгучей брюнетки.
– Она не меняется, – заметил Зарастро. – Не правда ли, мадемуазель Ванда?
Та согласилась, хотя бы просто потому, что так положено, но принялась обрывать лепестки своей розы, желая тем самым показать, что явилась сюда не для того, чтобы запрягаться в триумфальную колесницу вдовы Питтельков. Затем она откинулась на спинку кресла и уставилась на гравюру «Часовня Телля».
Папагено оценил ситуацию и, затеяв разговор об искусстве, поддержал артистку, которую непременно нужно было успокоить. Это было нетрудно, поскольку и старый граф с готовностью принял участие в театральных сплетнях. Ведь он не делал различий, шла ли речь о Лукке [179] или Патти [180] , или о последней хористке из «Летучей мыши».
179
Лукка, Паулина (1841–1908) – австрийская оперная певица. Служила в Берлинской опере (1861–1872). С 1880 г. часто бывала в Берлине на гастролях, где имела большой успех.
180
Патти, Аделина (1843–1919) – итальянская оперная певица, гастролировавшая в Берлине.