Сестра Груня
Шрифт:
Вера наугад открыла страницу и стала читать первое, что бросилось в глаза:
В надежде славы и добра,
Гляжу вперёд я без боязни…
Довольно! — быстро захлопнула она книгу. — Не станем искушать судьбу — читать дальше. Здесь прямо про нас с тобой написано. О славе не будем думать, добро и милосердие — вот наша слава. И — вперёд без боязни!
Груня подхватила её слова:
— «Иди и не бойся!» — так мне сказал отец, когда я уходила из дому на войну. Мне его слова помогают.
Она
— Спасибо тебе за всё, — сказала она Вере.
— И тебе тоже, Грунечка.
Они умолкли. Каждая подумала о том, что ждёт впереди и выпадет ли ещё когда такой спокойный вечер?
Уснули они обе поздней ночью и встали непривычно рано.
— А я дома побывала во сне, — с улыбкой сказала Груня. — Мамушка пирогов напекла, один мне дала, другой тебе велела передать. Хороший сон. Быть удаче нам обеим.
— Ты добрая, — сказала Вера. — Тебе доброе и снится. — И напомнила: — Скоро ехать. Надо попрощаться с больными. Ты пойдёшь к своим?
— А как же! — воскликнула Груня.
Они закончили сборы, чтобы потом без спешки ехать на вокзал, и отправились в Петергофский госпиталь.
Груня обошла палату, пожелала всем здоровья. Ей тоже говорили в один голос:
— Возвращайся здоровой. Береги себя! — И просили, чтобы написала письмо.
А болгарин Недялко сказал на своём языке слова, понятные и без перевода:
— До вижданя, госпожица сестра! Най-сърдечно ти благодаря.
И снова, как в первый день прибытия в госпиталь, поцеловал ей руку. Благодарил за всё.
— Выздоравливайте, родные! — от души пожелала Груня. И пошла. У порога оглянулась и поклонилась. Всем сразу.
НА ВОКЗАЛЕ
Уже смеркалось, когда Груня с Верой добрались до Николаевского вокзала. Неласково провожал их Петербург. Накрапывал дождь. Дул пронизывающий ветер.
— Дождик в дорогу — хорошая примета, — и здесь находила Груня повод порадоваться.
А Вера молча улыбнулась в ответ. У неё тоже было хорошее настроение.
Николаевский вокзал был полон народу.
Люди смеялись, говорили, плакали, старались перекричать друг друга.
В этой сутолоке Груня потеряла подругу. Она ходила по вокзалу, пытаясь разыскать её, потом увидела, но подойти не решилась. Веру окружили родственники, пришли проводить её. Других сестёр тоже кто-нибудь провожал. Только Груня оказалась одна, и от этого было немного грустно.
Постепенно в зале стихли разговоры, начались официальные проводы сестёр милосердия. К ним обращались с напутственным словом, называли патриотками и подвижницами, прославляли за стремление помочь тем, кто больше всего нуждается в их помощи. За любовь не только к своей родине, а ко всему человечеству, так как лишь истинная любовь могла вдохновить их на такой самоотверженный труд.
Груня близко к сердцу принимала каждое слово, ведь это и к ней оно обращено, и согласно кивала. «Конечно, любовь: и к русским солдатам, и к болгарским людям. Без любви и веры в Добро никакие блага не свершаются» — это она понимала сердцем.
Торжественные выступления закончились. Заиграла музыка, и вновь все сбились возле своих родных. От нечего делать Груня принялась разглядывать
Вот тут она сидела до рассвета тогда, в июне, когда приехала в Петербург из Москвы. Впрочем, никакого рассвета и не было. Всё время было светло, белые ночи — примета этого великого города.
Прямо отсюда она в то утро вышла на Невский проспект, ставший ей навсегда близким. Там она с Добрым человеком ходила, там познакомилась с замечательной женщиной Юлией Петровной Вревской. Кто знает, может быть, удастся увидеть её в Болгарии. Ведь Юлия Петровна сама сказала на прощанье: «Может, встретимся ещё».
По вокзалу прошли к платформам жандармы. Засвистел паровоз. Начиналась посадка. Сёстры милосердия направились к своим вагонам.
И тут на платформе Груня увидела Доброго человека. Он шёл твёрдым шагом в распахнутом пальто, в шляпе, в руках — зонт и цветы. Переходил от вагона к вагону, заглядывал в окна, явно кого-то разыскивая. Груня догадалась — её, конечно, на то он и Добрый человек. Глаза засияли от счастья: «Пришёл! Пришёл!»
Он увидел её и быстро шагнул навстречу.
— Так вот где ты, Аграфена свет Тимофеевна! — весело проговорил он. — Возьми, это тебе, — протянул он ей букет лиловых астр.
— Спасибо, спасибо, — прошептала она взволнованно. — Как же мне хотелось, чтобы вы пришли! — от всего сердца вырвались у неё слова. — Мне теперь этой радости хватит на всю жизнь.
Михаил Николаевич шутливо поклонился и воскликнул:
— Помилуйте, помилуйте, сударыня! Это я должен радоваться. Так-то, сударыня. Цените себя. — И перевёл разговор на серьёзный лад: — Ты лучше, друг мой, обещай написать мне, как прибудешь к месту назначения. Я буду ждать твоих писем, они мне очень нужны. А чтобы ненароком не позабыла мою просьбу, вот тебе пакет с бумагой и конвертами. Их надолго хватит.
«И об этом позаботился, — подумала Груня растроганно. — Добрый, добрый человек!»
— Да, — вспомнил он, — посылает тебе поклон Александра Максимовна. Я взялся вести её дело.
Груня только благодарно взглянула на него.
До отхода поезда оставалось совсем немного времени.
— Ты должна вернуться, Груня, — сказал Михаил Николаевич на прощанье. — Счастливого тебе пути. И не отступайся от своей цели!
Он кивнул ей, потом поцеловал руку.
Поезд тронулся. Все прильнули к вагонным окнам, прощаясь с теми, кто оставался дома. Груня стояла притихшая и опечаленная. Неужели никогда больше не увидит она своего Доброго человека? Самого лучшего из всех, кого она узнала за последнее время. «Ничего! Ничего!» — произнесла она спасительное слово, которое всегда ей помогало. Помогло и на этот раз.
НА БОЛГАРСКОЙ ЗЕМЛЕ
Долга и длинна дорога из Петербурга в Болгарию. Проехали Москву и Тулу, скоро должен быть Орёл. У Груни сердце замирало от волнения, так памятно здесь всё ей. Ещё три месяца тому назад шла по этим местам пешком. Где-то поблизости село Воздвиженское. И сразу вспомнилась тётка Устинья. Как она там поживает, добрая душа?