Сестра моя Боль
Шрифт:
И с каждым куплетом она становилась все красивее, разглаживалась едва заметная рябь под глазами, волосы ложились послушно, губы и щеки становились ярче, взгляд глубже… Духи в граненом флаконе пахли, как после грозы, но Руслан готов был поклясться, что мать даже не открыла туго притертой пробки, это она сама пахла так свежо и грозно…
Впервые мальчик понял тогда, что женская прелесть страшна, что она – как полки со знаменами…
…Гул моторов смолк, и вскоре у выхода показался – надо же! – тот самый молодой и загорелый мотоциклист, что давеча послал матери воздушный поцелуй. Он непринужденно раскланялся, подал Руслану, как равному, руку и сказал в рифму:
– Привет,
Руслан замер, не веря своему счастью, и только обернулся посмотреть на мать – мол, можно? Но та на него и не смотрела, она смотрела на Альберта, ямочки на щеках у нее переливались, и мальчик ощутил абсолютное, ничем не замутненное счастье, чистое и свежее, как колодезная вода в жаркий полдень. От первого же глотка начинает ломить лоб, но ты все пьешь и пьешь… Странно, но Альберт, казалось, чувствовал то же самое, этот избалованный вниманием женщин загорелый красавчик смотрел на мать Руслана так, словно не верил своему счастью.
Оказалось, ей хотелось смотреть, как кормят львов кровавыми кусками мяса, не меньше, чем ее девятилетнему сыну. Мать с нескрываемым удовольствием ахала, удивлялась и восхищалась. А когда старая львица Зита, чья желтая, с проплешинами шкура походила на бабушкину душегрейку, рыкнула на служащего и сослепу махнула на него стоптанной лапой, мать ахнула и прижалась к Альберту. Тот нежно поддержал ее за локоть и предложил выйти на свежий воздух.
Розовое облачко на щепочке – сахарную вату – купил Руслану в киоске возле шатра он же. До того дня мальчик ее никогда не ел, на нее наложен был непонятный домашний запрет: «Кто знает, из чего ее делают!» Приторно-сладкая, сильно отдающая жженым сахаром и слегка – акварельными красками, она, по словам матери, «портила зубы, отбивала аппетит и стоила бессмысленно дорого». Потом Альберт привел их в ресторан, где играла тихая музыка и по стенам плыли зайчики от крутившегося под потолком зеркального шара. Официанткой там работала Мариша, приятельница, а когда-то – одноклассница матери, она увидела входящих гостей и заморгала часто-часто, и опустила руки с подносом, но потом опомнилась и принесла все то, что заказал Альберт. И мороженое в прозрачных синих вазочках, и фрукты, и шоколад, а еще ситро, шампанское и даже коньяк. Мать сначала не хотела пить шампанское, отнекивалась, но потом выпила залпом полный бокал и сразу стала смеяться. Альберт пил коричневый, как крепкий чай, коньяк, и не сводил глаз с матери.
Они пробыли в ресторане очень долго, но Руслан ни капельки не заскучал, даже когда мороженое и ситро кончились. Альберт так интересно рассказывал всякие истории – ведь он повидал много разных городов и стран, работал не только в луна-парке, но и в настоящем цирке!
Иной раз Руслан сползал от смеха под стол – ведь фокусник дядя Вова, а по-цирковому Вольдемар, достал из цилиндра вместо кролика дрессированную болонку Принцессу, а та, обладая вздорным нравом, тяпнула растерявшегося Вольдемара за подбородок. Первого апреля в цирке не зевай!
Иной раз у мальчишки кровь стыла в жилах от ужаса. Ведь бывает всякое – перетершиеся канаты, поврежденные карабины. Красавица Чио-Чио-сан, «японская принцесса воздуха», говорилось в афишах, в миру была просто казахская девчонка Алия, но как она умела себя подать! Лицо ее было набеленным и неподвижным, как маска, из высокой прически торчали золотые спицы, на концах у которых звенели крошечные колокольчики. Как развевались широченные рукава огненного кимоно, когда она шла под самым куполом по натянутому канату, балансируя двумя золотыми веерами! Она шла и напевала своим детским голосочком песенку на
В ресторане было душновато. То ли от жары, то ли от обилия впечатлений голова у Руслана кружилась, голоса и музыка сливались в гул, нарастающий, неприятный, от него закручивались в воронку мысли, воздушным шариком стремились к потолку, где продолжал свое равнодушное вращение зеркальный шар… Приятные запахи – еды, винных паров, маминых духов и бензиновый аромат Альберта тоже слились воедино и образовали удушливую смесь, в которой доминировала влажная, жаркая нота с привкусом горячего металла, так пахло в зверинце, возле клетки со львами, когда их кормили… Лоснящиеся шкуры зверей, их огненное дыхание, куски свежего мяса, из них торчат туго свитые красно-белые нити – по ним текла кровь? Это было живое? Хотело жить? И снова – пасть зверя, его шершавый язык, слизывающий с морды кровь.
У Руслана тогда стало горько во рту, живот скрутила тугая судорога, так что ему пришлось согнуться над столом и незаметно живот потереть. Наверное, мама была права насчет сахарной ваты… Но судорога быстро отпустила, снова стало хорошо, и он, кажется, даже немного вздремнул над вазочкой с белесыми разводами от мороженого…
– Мальчик мой уже спит совсем, – тихо сказала мать и погладила его по голове, с незнакомой нежностью подула ему в лицо. – Глаза слипаются… Пора нам домой!
– Я провожу, – с готовностью отозвался Альберт и полез в карман за бумажником.
А ведь Руслану нисколько не хотелось спать, ему казалось, что он ни за что не заснет, но отчего-то заснул сразу, как только голова коснулась подушки, и слышал только сквозь дрему, как тонкие каблуки маминых туфелек простучали вниз по лестнице, по старинной деревянной лестнице, как бухнула входная дверь. Куда она пошла? Быть может, подышать свежим воздухом? Было очень жарко, и ночь не принесла с собой прохлады.
Его разбудил, как бывало часто, первый утренний трамвай. Уже было совсем светло, в синеве, пока еще прохладной, носились и восторженно кричали стрижи. Мать с бабушкой не спали, говорили в соседней комнате.
– Ишь, как варом ошпарило, – ворчала непонятно бабушка. – Чего на тебя нашло-то? Матери ни слова, кинулась, себя не помня. Поманили дуреху, а она и рада!
– А то ты не знала, где я была!
– Да что ты – я не знала! Не то что я, а и весь город уж знает. Маришка как с работы пришла, опрометью ко мне метнулась, так, мол, и так.
– Ну и пусть.
– Теперь-то что уж… Вон, юбку со всех сторон запятнало, не отстираешь теперь. По кустам валялась, что ли?
– На набережной посидели, – непривычно кротко отвечала мать. – Рассвет встречали. Краси-иво…
– То-то, сидели. Таких сидельцев мы видали… Сначала в ЗАГС, потом уж и сидели бы. Уж кто-кто, а ты ученая, должна бы знать. Обожглась уж раз…
– Так теперь мне на всю жизнь в чулан запереться? – повысила голос мать. Запаса ее кротости хватило ненадолго. – Заживо себя похоронить? Встретился человек приличный, так что ж мне!
– Ну-ну, я разве чего говорю, я так уж, ворчу по-старушечьи, для порядку… Как же вы с ним, договорились до чего?
– Вот в октябре у них кончится гастрольный тур, приедет, подадим заявление. А до тех пор звонить будет, я ему телефон конторы дала.