Сестра
Шрифт:
— Здравствуйте, — произнес я, — простите меня, пожалуйста, просто я почти двенадцать часов провел в дороге. А где ее брат?
— А кем вы им приходитесь? — поинтересовался доктор. По глазам я понял, что выкидывать меня он не собирается, так как он был в возрасте и годился мне в дедушки, а значит я для него, как внук.
— Я? — переспросил я. — Я тот, кому эта девушка дороже всего на свете…
— Ясно, сынок, давай присядем, — предложил доктор.
По интонации я понял, что разговор неприятен и тяжел для доктора, а это могло значить только одно — ничего хорошего в ответ на мой вопрос он мне сообщать не собирался. Я покорно кивнул и сел в кресло только после доктора, так как он был старше меня, и я привык уважать старших по возрасту.
— Мальчика мы спасти не смогли, у него было кровоизлияние в мозг из-за сильнейшего удара головой о бетонный пол. Его
— Я понимаю. Спасибо, что не отправили ее домой, — я протянул руку доктору в знак признания и уважения к его человечности.
— Будь с ней осторожнее, она очень сильно любила мальчишку…
— Он был ее братом и самым дорогим человеком на всем свете. Она для него была и матерью, и сестрой, и всем миром, так же как и он для нее, — протянул я. — Как она сможет без него? Он был всем для нее… всем тем, за что мы боремся с судьбой и не сдаемся, как бы трудно ни приходилось!
— Время лечит, — произнес доктор, поднимаясь с кресла, — езжайте домой… И не оставляйте ее!
— Время лечит… — повторил я, пытаясь понять, как оно действует на обиды, которые кажутся непростительными.
Зайдя в палату, я осторожно подошел к Александре. Будить ее было сущим кощунством, так как она спала, словно младенец, прервать сон которого очень сложно, поэтому родители всегда разговаривают тихим шепотом, когда спят их маленькие дети. Да и вообще, будить человека всегда очень сложно, ведь на лице у него такое приятное выражение, что кажется, что ты из Рая будешь возвращать его на грешную землю, если не сказать, что в Ад. Хотя, конечно, говорить об Аде можно лишь закрыв глаза на всех тех людей, которые, несмотря ни на что, остаются добрыми и стараются всем помогать, таких мало, но пока они есть — есть и надежда на то, что не все так плохо. К таким людям мы в основном относим именно тех, кто нам дорог. Александра же была мне дорога за то, что пожертвовала своей жизнью ради брата и была всегда чиста, как ребенок.
Несколько минут я молча стоял и смотрел на нее, потом, собравшись с силой духа, осторожно прикоснулся к ней. Дотронувшись до плеча девушки, я слегка потряс ее. Александра никак не отреагировала и вообще подалась так, словно была мертва. Последняя мысль странным образом осталась в голове, и я почувствовал, как сердце снова стало покрываться пленкой льда.
Когда я потряс ее во второй раз, то немного не рассчитал сил, так как она повернулась на спину… Возле ее груди лежали какие-то бутылочки от лекарств, причем пустые, так как крышки от них лежали рядом или наполовину под девушкой. Не ощущая ничего, кроме того, что все это лишь дурной сон, я прикоснулся к пульсу девушки…
— Доктор! — закричал я так громко, что казалось — услышать мой голос можно было даже на другом конце земного шара.
Происходящее далее было как в кошмарном сне. Прибежал врач, поинтересовался у меня, чего я кричу и, увидев, куда я указываю пальцем, кинулся осматривать Александру. Потом криком позвал медсестру… меня попросили выйти из палаты.
Выйдя из палаты и сев в кресло, я прикрыл глаза и почувствовал, как по щекам текут слезы. Сердце, казалось, просто умерло, так как вообще не билось в груди… да и зачем? Ведь то, что было причиной для меня стремиться к чему-то, идти дальше, лежало на больничной постели и не дышало. Я трезво отдавал себе отчет в том, что Сашенька умерла — уж слишком много времени прошло с того момента, как она отравилась, и как я ее обнаружил. Мне совершенно ничего не хотелось, я не чувствовал ничего, кроме боли и безразличия ко всему, хотелось просто перестать дышать вместе с Александрой или проснуться и обнаружить, что это сон. Я понимал, что это не сон и надеяться на обратное было глупо и бессмысленно. А, значит, оставалось только сидеть и плакать, как бы это ни звучало для некоторых… Или напиться и броситься с моста. По коридору стали бегать люди, поэтому я поднялся с кресла и медленно направился к выходу из больницы. Все, что можно было потерять, я потерял…
* * *
Мы медленно шли с Александрой по незнакомой мне улице. Надписи на домах, к которым я время от времени обращал свой взор, чтобы попробовать определиться: в каком мы районе, ни к чему не приводили, так как были какими-то смазанными. Я напрягал зрение, но это ни к чему
Скоро я оставил попытки определиться с тем, где мы находимся, и просто наслаждался прогулкой с Александрой. Когда мы свернули в очередной проулок, я резко остановился и, повернув к себе Сашу и прижав ее к стенке, попробовал поцеловать, так как мной вдруг овладело сильное желание сделать это. Она легко поддалась мне и позволила не только целовать себя, но и отвечала, правда немного робко и не так страстно, как это делал я. Когда же мои руки сами собой упали на ее бедра и попробовали залезть ей под юбку, она резко остановилась и слегка оттолкнула меня от себя. Я смутился и хотел, было, попросить у нее прощения за вдруг нахлынувшее на меня низкое и пошлое желание, но она не дала мне это сделать, прижав свой палец к моим губам и улыбнувшись. Взяв мою руку, Саша, как ни в чем не бывало, потянула меня дальше — туда, куда мы направлялись с ней.
Мысль о том, что она мертва, появилась сразу же с тем, как я осознал свою вину за то, что решил опошлить наш поцелуй. Но она ничего не могла изменить, кроме того, что я вдруг отчаянно захотел того, чтобы этот сон продолжался вечность, чтобы я не просыпался никогда. И то, чтобы нашим пунктом назначения были ворота в Ад или Рай — мне было одинаково безразлично, куда идти, лишь бы рядом со мной была девушка, которую я любил, и без которой мне не было смысла существовать. Я вдруг понял, что, если проснусь, то плевать на все — брошусь из окна. Мир ничего не значит, если он для тебя не дороже песчинки, которым нет счету, а для меня он именно таким и являлся. Бог, если он и был, то забыл про меня или просто не смотрел в мою сторону никогда. Может, это и моя вина, что я никогда не был в Церкви, разве что в далеком детстве, когда меня крестили, да и то, я этого не помнил и меня никто не спрашивал. Для него самоубийство — это грех, а для меня единственный выход из Ада, которым стала реальность… Ведь как я мог жить, когда чувствовал себя убийцей, виноватым в смерти того, без чего мое существование никому не нужно было, даже мне. Друзьям? У всех в этом мире лишь только одни мысли — о материальном. О том, как прокормиться самому и прокормить семью, не подставить спину врагу для выстрела, выжить в мире, где каждый друг для друга враг. Друзья, любовь, вера в Бога, красота… все это, да и еще много чего было там, далеко, когда нас не было, когда не стреляли в спину, когда не врали даже самим себе, когда… Когда, казалось, человек еще не ступал на землю… ведь едва мы ступили на нее, как все это родилось вместе с нами. Так что, друзья поплакали бы по мне с день, а потом материальность мира вернула бы их обратно, не давая им вспомнить, что кроме материального мира есть и еще что-то.
Саша так резко остановилась, что я, не ожидая этого, прошел еще два шага вперед и только тогда, когда ее рука выскользнула из моей, развернулся к ней. Обернувшись к девушке, я не узнал ее, так как ее улыбающееся лицо вдруг стало таким грустным, что, казалось, еще чуть-чуть, и она расплачется.
— Ты не виноват, не вини себя, — произнесла она медленно, растягивая слова, но таким до боли знакомым голосом, что сердце вдруг остановилось.
— Виноват, Сашенька! — воскликнул я, падая на колени и не скрывая слез, которые брызнули из моих глаз. — Я не имел права бросать вас… Я виноват… Виноват! Виноват!!!