Сестрёнка Месть
Шрифт:
Лев Николаевич ушёл. Я одиноко сидел в рубке, стараясь не разреветься. Сквозь взрывы в Неудоби послышались звуки музыки. Уф, Иисус-дева-мария, наконец-то гений начал записывать пластинку.
Вошёл Димон:
– Пардон, Борян, загулял я. Одно, другое. Пудра, девочки… всё заверте…
– Позже поговорим, – сурово оборвал я.
– Буду следить за рулями, мой капитан.
– Рулить некуда, мы в дрейфе.
Я пошёл в каюту и рухнул на кровать. Бесконечные вахты закончились, хоть теперь высплюсь.
8
Димон
– …убивает! Капитан!
Кажись, Димон впервые назвал меня капитаном без иронии и издёвки.
– Кто убивает кого? – сел я на кровати.
– …Он – её! Генриетту!
Помотал головой, отгоняя сон. Посмотрел на часы своего наладонника.
– Скорее же, – торопил Димон.
Мы вышли в коридор, который был полон «скотов». Многие из них испуганы. Пока двигались к рубке, я слышал обрывки фраз:
– Опять он за своё, – сказал контрабасист. – Мы эту пластинку пятый год записываем.
– Творческая импотенция, – вздохнул модник в костюме выживанца. – Наш Мирон не может творить шедевры как раньше,
– Да, как в тот раз, на концерте в Ле Мулене. Он чуть не убил ту девушку.
Одна инфетка, с длинными красивыми волосами синего оттенка, сидела на корточках и курила:
– На этот раз он капец рехнулся. Точно зарежет. Как того парня в…
Я выдернул из её губ сигарету:
– Курение на аэронефах строго воспрещено!
Димон потащил меня в рубку:
– …он её.
До меня дошло, что Димон от страха не выговаривал «Мирон».
В рубке, рядом с лобовым стеклом, имелась дверца, ведущая на площадку, которую по старинке называли «капитанским мостиком», хотя капитаны давно не покидали рубку при управлении аэронефом. Мостик – наследие тех времён, когда не было точных приборов навигации.
Дверца открыта настежь. В неё прорывались вонючие облака пыли и пепла из Неудоби. Я испытал двойной приступ ужаса.
Первое: «Сестрёнка Месть» сдрейфовала далеко внутрь зоны Неудоби. Как мы все ещё не задохнулись? Навереное, нас спасла новенькая система вентиляции, установленная отцом.
Второе: на капитанском мостике Мирон Матьё обнимал сзади Генриетту. На секунду мне показалось, что они заняты бесстыжим половым актом на фоне Неудоби. Но в руке Мирона мелькнуло лезвие ножа, который великий гуманист держал у горла девушки.
Я выбежал на площадку. Дыхание перехватило от горячего, насыщенного пылью воздуха. Сквозь грохот услышал выкрики Мирона:
– …Прими эту жертву! Ты зовёшь, но мне ещё рано в твои объятья, Неудобь. Вместо себя посылаю её, преданную нам душой и телом. Часть меня в ней!
«Какая часть его в ней?» – испугался я.
– Вы что творите?
– А, малолетний капитан. Помоги мне забросить эту шлюху поглубже в пекло.
Выражение лица Мирона не было безумным, а соответствовало образу
Генриетта безвольно висела в его руках. Конечно, она обдолбана пудрой и алкоголем, но не настолько же, чтобы не понимать степень опасности? Меня поразила её готовность на жертву ради прихоти шансон-звезды. Или она думала, что Мирон шутил и всё это часть театрального обряда для записи нового шлягера?
– Отпусти её, – в отчаянии закричал я. – Здесь вообще опасно стоять. Неудобь рядом! Пыль, радиация, отравленный пар…
– Капитан, наши мудрые предки приносили жертву Неудоби, останавливая её расширение. Но мы – новое поколение – забыли мудрость прошлого. Пойми, капитан, Неудобь расширяется из-за того, что мы больше не приносим жертвы, как делали наши предки. Я это точно понимаю. Я услышал это в её звуках. Слышишь?
Мирон не был пьян или нанюхан, ведь он проповедовал вегетарианство и отказ от стимуляторов сознания. В старости все шансонье или актёры театра становились трезвенниками и вегетарианцами. Даже пудру не нюхали.
– Возродив жертвоприношения, мы остановим новую волну Большой Беды, – махнул ножом великий музыкант. – А я напишу новый гимн эпохи. Твой голос, капитан, тоже зазвучит в хоре очищающей жертвы.
Я поймал взгляд Генриетты. Её помутневшие глаза ничего не выражали, но я убедил себя, что прочёл в них мольбу.
– Последний раз предупреждаю, Мирон. Отпусти или я приму меры. Здесь я капитан!
Не обращая на меня внимания, Мирон повернулся к Неудоби и продолжил вещать поэтическую чушь об «очищающей жертве». Капитанский мостик узок, Мирон закрыл себя Генриеттой, не подобраться.
Я вышел обратно в рубку.
9
Подошёл к заветному шкафчику и открыл его. Интересно, почему оружие из шкафчика стало моим главным ответом на все проблемы? Не от того ли, что однажды именно ружьё помогло мне справиться с Марин Лебэн?
Димон стоял рядом, повторяя:
– Что делать, что, мля, делать?
Отмахнувшись от него, я достал «Охотник По-по». При виде оружия Димон поменял скороговорку на:
– Ты что будешь делать, ты что будешь делать?
Проверив наличие патронов я обернулся.
Поклонники Мирона прилипли к лобовому стеклу, наблюдая за действиями шансонье. Другие разговаривали как ни в чём ни бывало, словно находились на светской встрече. Третьи были слишком обдлобаны, чтобы понимать, где они и что происходило.
– Эй, ты чего задумал, – остановил меня модник в костюме выживанца. Видать, костюм обязывал его вести себя круто.
– Освободите рубку. Все вон отсюда, – крикнул я, подняв ружьё на вытянутой руке.
Я думал, что вид оружия отрезвит их, но стало только хуже.