Сестры Карамазовы
Шрифт:
– Это ты, я знаю, ты забрала Бимку!
Дикая ярость перекосила лицо воспитательницы. Она в два прыжка покрыла расстояние, отделявшее ее от мальчика, и больно ударила его по щеке.
– Как ты смеешь, щенок? Раздавлю твою гадину!
Победно оскалившись, она бросилась вон из комнаты. Гаврик безжизненно заскулил и повалился на холодный кафель кабинета. Сквозь его мокрые ладошки еле-еле пробивалось тоскливое: Б-И-М-К-А.
Наконец, Гаврик оторвал руки от лица, присел на корточки и уже ни у кого жалобно попросил:
– Отдай…
И в чем был – в трусиках и босиком – выскочил на заснеженную улицу.
Его нашли поздно вечером, в сугробе, у самого дома. Пушистые хлопья нега застилали улицу переливающимся в свете фонарей ровным саваном, и если бы не дворник, заинтересовавшийся торчащим из сугроба темным предметом, тело Гаврика, возможно, обнаружили бы лишь весной, когда солнечные лучи обнажают страшные зимние трофеи.
Ни в новогодний праздник, ни на Рождество в опустевшем доме Лосевых так и не зажглись елочные огни.
В школе с тревогой ожидали появления Анны Павловны, но когда она переступила порог учительской, даже Светлана Петровна ужаснулась ее виду: грязные спутавшиеся волосы, осунувшееся кирпичного цвета лицо с бурыми мешками под глазами, тряпье вместо одежды. От Анны Павловны несло водкой и прежде, чем она успела выдавить из себя «здравствуйте», ее подхватили под руки и отвезли домой.
Светлана Петровна помогла ей принять душ. Утром на работе они появились вместе.
– Сможешь вести занятия? – еще раз поинтересовался директор.
– Да, – сухо ответила Лосева.
Шестиклассники встретили ее с беспокойством, однако первые 10—15 минут ничего необычного в поведении «спившейся исторички» ученики не выявили.
– Что на сегодня задано? Древний Рим… Кто хочет ответить? – Анна Павловна безучастно оглядела класс. – Если…
Вдруг до боли знакомый писк раздался где-то рядом, будто восстав из недалекого прошлого.
– Что? Где это?
Учительница судорожно ухватилась за край доски, едва не потеряв сознание: прямо перед ней, на первой парте, у отличника Кузнецова в руках копошился маленький черный комочек.
– Бимка? – шепнула Лосева.
– Что с вами, Анна Павловна? – удивился Кузнецов. – Никакой это не Бимка, это Куджо. И вообще, у него батарейки садятся.
Анна Павловна смерила Кузнецова безумно презрительным взглядом:
– Запомни, у любви не могут сесть батарейки.
Кто-то в конце класса повертел пальцем у виска, и громко, чтобы все слышали, гаркнул:
– Совсем училка спятила!
Школьники весело загалдели. Анна Павловна неловко улыбнулась и опустила глаза.
– Бимка, – повторила она и взяла его на руки. – Что, кушать хочешь?
Под нарастающее улюлюканье шестиклассников она погладила стеклышко и нажала желтую кнопку.
– Ешь, милый. Сейчас уже Гаврик вернется. На лыжах только покатается и вернется. Кушай…
На маленьком
Анна Павловна опустилась на стул, положив перед собой «Тамагочи», и не обращая внимания на галдящую детвору, монотонно стала повторять странные слова, только что произнесенные собственным внутренним голосом:
Когда на сводах Царьградской Софии сквозь белую известку Великой Китайской Стены проступят игривые лики золотых архангелов, пробьет небесная полночь, и Юлия Домна под рождественской елкой поцелует своего уснувшего сына… Однажды уснем и мы. А когда мы уснем и вернемся на Родину, в ту благодатную землю, где боги были детьми, то, может быть, эту райскую елку, всю в поблекших звездных огнях, снова зажгут для нас Аттис и Кибела, наши Папа и Мама…
Синефагия, или Автомобиль, скрипка и немножко нервно
Детям до 16 лет не рекомендуется…
Что это?
Газель обернулась – катафалк умчал новобрачных в кварцевый грот, где зеленая зебра полоснула хвостом Млечный Путь, и из окровавленной раны небес вырвался смысл, лишенный корней крика. А во рту у газели зацвели незабудки.
Андалузия… Валенсия… Кармен…
Долгая проба смерти. И никогда ее тело, неуязвимое в беге.
Стоп? Снято?
А постаревший на целую вечность юноша, которого хоронили сегодня утром, так громко плакал, что пришлось позвать собак, чтобы те заставили его замолчать.
Не живое… Но и не мертвое… Уже черно-белое…
Что же это?
Ах, да! Это KODAK оборвался на двухтысячном кадре, как и предсказывала Библия. Сволочи!
– Стоп! Снято!
Все началось с того самого интервью, которое великолепный Вэл Килмер взял у бледноликого, напудренного тальком Тома в этих роскошных апартаментах «Люксора» на глазах у сотни VIP-зрителей, а закончилось «Котенком с улицы Лизюкова».
Хотя, нет.
Началось все гораздо раньше – с «Андалузского пса» Бюнуэля, что подсмотрел первый полномочный и представительный посол Советской республики в Испании тов. Луначарский в 1933 году, – и не закончится, наверное, никогда. Ведь синематограф бесконечен…
Нацеленные на посла объективы двух «Родин» вспыхнули вечным огнем, зафиксировав факт старческой несостоятельности на его красном, еще не глупом лице, и он, интеллигентно юродствуя перед камерами, уверенно начал:
– До тех пор, пока кино находится в руках пошлых спекулянтов, оно приносит больше зла, чем пользы, развращая массы отвратным содержанием. В реалистическом, подлинно народном искусстве, будут использоваться все технические и художественные возможности кино как НЕТРАДИЦИОННО-НОВОГО средства отображения и познания действительности.