Севастопольская страда (Часть 1)
Шрифт:
Под его командой было еще три конных полка: два казачьих - уральский и донской - и сводный уланский, который сопровождал колонну Гриббе. И он вообще не понимал, зачем Липранди потребовал так много кавалерии для наступления на сильно укрепленные позиции в местности, очень пересеченной, крайне неудобной для действия конными частями.
– Ну, куда тут пущу я два полка в атаку?
– ворчливо говорил он командиру лейхтенбергцев генерал-майору Халецкому, ехавшему с ним рядом. Там, у англичан, все изрыто какими-то безобразными окопами, вы видите?
– Окопы?..
– поворачивал голову то вправо, то влево Халецкий, длинный, с хрящеватым носом и жилистой шеей.
– Кусты, совершенно верно, кусты!
– тут же согласился Рыжов.
– Теперь и я вижу, что кусты, а совсем не окопы... Однако не один ли это черт, благодарю покорно?
И он пучил круглые светлые глаза, ерзая жесткими на вид седыми бровями недоуменно и сердито.
Между тем со стороны Комаров и монастырька Ионы Постного донесся гулкий штуцерный выстрел, - первый и потому показавшийся всем неумеренно значительным. За этим выстрелом забарабанило вразброд несколько еще: это, отстреливаясь, отходили от Комаров аванпосты союзников.
– Ну вот!.. Началось!
– строго поглядел на Халецкого Рыжов.
Потом он медленно снял фуражку и торжественно перекрестился три раза.
Халецкий поспешно сделал то же, но тут же достал часы и проговорил ненужно подчеркнуто:
– Ровно шесть! Согласно диспозиции!.. Примерный командир этот Гриббе!
– У Липранди они, кажется, все примерные, - ворчнул Рыжов.
– А что Одесский полк? Остановился или продвигается?.. Остановился ведь, - что же вы? Не видите разве, что остановился? Значит, и нам стоять.
– Полк, сто-о-ой!
– повернул коня боком к передним рядам Халецкий, и конский топот утих постепенно от передних к задним.
Солнце выкатилось из-за моря багровое. По Сапун-горе забегали красноватые отблески, очень беспокойные на взгляд. Зарозовели и Федюхины высоты, где устанавливались орудия впереди жиденьких батальонов владимирцев, которых еще не успели пополнить после жаркого дела на Алме.
Однако и орудия батарей 12-й дивизии и зарядные ящики к ним без заметной торопливости выдвигали на линии дюжие крупные кони, и скоро прогремел первый выстрел из полевой пушки.
Халецкий снова вынул часы и сказал:
– Десять минут седьмого.
– Странное дело, благодарю покорно!
– суетливо задвигался на седле Рыжов.
– Чего же молчат их редуты?
Но тут заклубился розовый дым над холмом Канробера, и загрохотал очень мощный выстрел в ответ,
– Ого! Это - крепостное!
– проговорил Халецкий, ища вверху глазами снаряд.
Рыжов тоже задрал голову кверху, адъютант же его, поручик Корсаков, показал в промежуток между первым и вторым редутами, обращаясь к своему генералу:
– Ваше превосходительство! Вон на рысях идет их батарея из резерва!
Залп из орудий невдали стоявшего Одесского полка заглушил его слова.
Вверху становилось все светлее и голубее от подымавшегося солнца, внизу - все неразборчивей и туманней от расползавшегося всюду дыма.
Даже то, что на Сапун-горе выстраивались колонны французов из корпуса Боске, предусматривалось заранее: отряд Жабокритского и занимал Федюхины высоты только затем, чтобы противодействовать обходу справа, на который мог отважиться Боске.
Полковник Войнилович, командир дивизиона лейхтенбергцев, не старый еще, черноусый, плечистый, крепкий на вид человек, спросил у Рыжова, где же именно лагерь конницы союзников.
Балаклавская долина в этом месте была неширока. До Комаров от позиции гусарской бригады можно было дать глазомерно версты две; столько же до Сапун-горы. Правее гусар шла дорога от Мекензиевых гор на Балаклаву, а впереди редутов, поперек долины, тянулось Воронцовское шоссе. Из-за дыма, окутавшего редуты, трудно было рассмотреть не только лагерь союзной кавалерии, но даже и селение Кадык-Кой, и Рыжов только указал наудачу в сторону между третьим и четвертым редутом, махнув при этом рукою и усмехнувшись, как принято усмехаться заведомо пустой затее, которая, конечно же, будет отменена.
Несколько поодаль от гусар расположился Уральский казачий полк. Хотя полк этот не находился в непосредственном подчинении Рыжова, но Рыжову было неприятно, что командир его решил держаться чересчур самостоятельно, не подъезжает к нему и не просит у него никаких объяснений, даже спешился, как и несколько офицеров около него.
Это вывело из себя Рыжова.
– Поручик Корсаков!
– крикнул он адъютанту.
– Как-нибудь поделикатнее напомните вы этому болвану, что он не в резерве, а в боевой линии, да! Что каждую минуту, - благодарю покорно, - могут ему приказать бросить полк туда или сюда в атаку!
Корсаков бросился к уральцам.
– Ну, что он сказал, этот болван?
– спросил Рыжов Корсакова, когда он вернулся от командира уральцев.
– Удивился, ваше превосходительство, - улыбаясь, ответил адъютант. Однако на коня сел.
Уже все три десятка орудий отрядов Семякина, Левуцкого и Скюдери заговорили громко и согласно. Войнилович разглядел сквозь дым, что английская батарея из шести орудий, занявшая было промежуток между первым и вторым редутами, повернула в тыл, и Халецкий, победно щелкнув крышкой своих золотых часов, отметил:
– Половина седьмого!
Из редутов выстрелы были подавляюще гулки, но редки, и чем дальше, тем реже. Оживленно шла перестрелка штуцерных с той и с другой стороны, таившихся за кустами. Однако ближе к семи часам, когда стало уже совсем по-дневному светло в небе, редуты первый и второй умолкли.
– Ого! Кажется, наша берет!
– оживленно сказал Войнилович, подкачнув крупной головой.
Видно стало, как донская легкая батарея против третьего редута снялась с передков и передвинулась вперед: это значило, что там ослабел даже и штуцерный огонь противника.