Север и Юг. Крэнфорд
Шрифт:
Как и было решено накануне, мистер Хейл и Маргарет отправились навестить Николаса Хиггинса и его дочь. В своем траурном одеянии, напоминавшем им о недавней потере, они чувствовали странную робость, но на самом деле их скованность объяснялась тем, что впервые за много недель они вышли на люди вместе. Отец с дочерью молча шли рядом друг с другом вновь ощущая, как тесно горе соединило их.
Николас сидел у огня на своем обычном месте, но при нем не было его привычной трубки. Он не встал, чтобы поприветствовать
– Садитесь, садитесь. Огонь хорошо разгорелся, - сказал он, помешивая угли резкими движениями, словно отвлекая внимание от своей персоны.
Он выглядел довольно неопрятно: черная борода, небритая уже несколько дней, придавала ему бледный, изнуренный вид, а куртке требовалась починка.
– Мы подумали, что сможем застать вас дома после обеда, - сказала Маргарет.
– У нас тоже траур, с тех пор как мы последний раз виделись, - заметил мистер Хейл.
– Да, да. Печали сейчас больше, чем еды на столе. У меня теперь большой обеденный перерыв - очень большой, длиною в целый день. Вы застанете меня в любое время.
– Вы по-прежнему без работы?
– спросила Маргарет.
– Да, - кратко ответил Хиггинс. Потом, немного помолчав, добавил, впервые взглянув на них: - Я не нуждаюсь в деньгах. Даже не думайте об этом. Бесс, бедняжка, скопила немного денег под подушкой, чтобы одолжить мне на черный день, да и Мэри ходит резать фланель. Но я по-прежнему без работы.
– Мы должны Мэри немного денег, - сказал мистер Хейл, прежде чем Маргарет смогла остановить его, внезапно пожав ему руку.
– Если она возьмет их, я выставлю ее за дверь. Я буду жить в этих четырех стенах, а она - снаружи. Вот так.
– Но мы должны поблагодарить ее за оказанные услуги, - снова начал мистер Хейл.
– Я никогда не благодарил вашу дочь за все добро, что она сделала моей бедной девочке. Я никогда не найду слов для этого. Но я постараюсь их найти, если вы начнете поднимать шум из-за того, сколько малышка Мэри заработала у вас.
– Вы без работы из-за забастовки?
– спросила Маргарет осторожно.
– Забастовка закончилась. На этот раз - все. Я сижу без работы, потому что никогда не просил ее. И я никогда не просил ее, потому как добрых слов - мало, а плохих слов - много.
Он находился в таком настроении, когда ему доставляло удовольствие отвечать на вопросы загадками. Но Маргарет поняла, что ему хочется, чтобы у него попросили разъяснения.
– А добрые слова - это…?
– Просить работу. Полагаю, что это почти самые лучшие слова, что могут сказать люди. «Дайте мне работу» означает «Я сделаю ее, как человек». Это хорошие слова.
– А плохие слова - отказ дать вам работу, когда вы ее просите.
– Да. Плохие слова - это «Ага, приятель! Ты все сделал по-своему, а теперь я все сделаю по-моему. Ты сделал все, что мог для них, когда им требовалась помощь. Это твой способ быть преданным своим друзьям, а я буду предан моим. Ты - несчастный дурак, ты не знал, как плохо быть преданным дураком. Поэтому убирайся и будь проклят. Для тебя здесь нет работы». Это плохие слова. Я - не дурак. А если бы был, то народ по-своему должен был научить меня,
– Разве не стоило, - сказал мистер Хейл, - попросить своего бывшего хозяина взять вас обратно? Шанс не велик, но все-таки это шанс.
Николас снова взглянул проницательным взглядом на вопрошавшего, а потом горько усмехнулся.
– Мистер, если вы не обидитесь, я задам вам в свою очередь один или два вопроса.
– Пожалуйста, - ответил мистер Хейл.
– Я полагаю, вы как-то зарабатываете себе на жизнь. В Милтоне люди редко живут в свое удовольствие, как и везде.
– Вы совершенно правы. У меня есть небольшой независимый доход, но, поселившись в Милтоне, я стал частным учителем.
– Учить людей! Хорошо! Я полагаю, они платят вам за то, что вы учите их, разве нет?
– Да, - ответил мистер Хейл, улыбаясь.
– Я учу, чтобы получать за это деньги.
– А те, что платят вам, разве они не говорят вам, что делать, а что не делать с деньгами, которые вы заработали?
– Нет, конечно, нет!
– Они не говорят: «У вас может быть брат или друг, такой же близкий, как брат, которому нужны деньги, как вы считаете, для добрых намерений. Но ты не должен давать ему денег. А если мы узнаем, что ты все-таки сделал это, мы просто перестанем платить тебе». Они ведь не говорят так?
– Нет, конечно, нет!
– А вы бы стерпели, если бы они так сказали?
– Это было бы очень жестокое требование, и я бы задумался, стоит ли ему подчиняться.
– На всем белом свете ничто не заставило бы меня подчиниться, - сказал Николас Хиггинс.
– Теперь вы поняли это. Вы попали в самое яблочко. Хэмпер - у которого я работал - заставляет своих людей поклясться, что они не потратят ни пенни на то, чтобы помочь Союзу рабочих или поддержать голодающих забастовщиков. Их можно заставить поклясться, - продолжил он презрительно.
– Но из них не получится ничего, кроме лжецов и лицемеров. Но это меньший грех, по-моему, чем так ожесточать человеческие сердца, запрещать делать добро людям, когда они в нем нуждаются, или помогать в правом и справедливом деле. Но я никогда не нарушу своей клятвы ради работы, хоть бы сам король предложил ее мне. Я - член Союза рабочих и считаю, что это единственное, что приносит рабочим пользу. Я был забастовщиком и знаю, что такое умирать от голода. Поэтому, если я получу шиллинг, шесть пенсов пойдут им, если они потребуют их от меня. Важно то, что я не знаю даже, где получить этот шиллинг.
– Это правило против поддержки Союза действует на всех фабриках?
– спросила Маргарет.
– Не могу сказать. Это их новая выдумка против нас. Думаю, скоро хозяева поймут, что не смогут придерживаться его, что их тирания только плодит лжецов. Но сейчас оно действует.
Он замолчал. Молчала и Маргарет раздумывая, стоит ли говорить то, что у нее на уме. Ей не хотелось лишний раз раздражать Хиггинса. Наконец Маргарет решилась. Но свой вопрос она задала кротко, словно ее вынудили его задать, тем самым показывая, что не желает говорить ничего неприятного. Хиггинс, казалось, не был раздражен, а только смущен.