Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3
Шрифт:
Потом он вытащил из кармана часы. Половина девятого. На вечер у него были намечены кое-какие дела – служебные и личные. Чарльз почесал бороду, которую начал отпускать только для того, чтобы меньше мерзнуть. Она уже отросла на целый дюйм и стала вполне уютным пристанищем для вшей, хотя пока Чарльзу удавалось избежать серьезного заражения. В отличие от многих своих подчиненных, он умывался и мылся так часто, как только мог. Ему противно было чувствовать себя грязным, а кроме того, если бы все-таки повезло остаться наедине с Гус Барклай и если бы она откликнулась
В эти дни ее лицо все чаще возникало перед его глазами. И нынешним вечером эта картина была особенно яркой. Чарльз чувствовал себя одиноко, ему ужасно хотелось оказаться сейчас на ферме Барклай, сидеть рядом с Гус, потягивая подогретое вино, и слушать, как она читает своего Поупа.
Чарльз решительно тряхнул головой. Нельзя, чтобы кто-нибудь заметил его состояние, ведь люди, за которых он отвечает, наверняка чувствуют то же самое, если не хуже, но не имеют опыта справиться с этим. Он должен показывать им пример стойкости и бодрости духа.
Он встал, водрузил на голову шляпу и вдруг услышал, как неподалеку чей-то тенор затянул «Сладкий час молитвы». Чарльзу нравилась эта песня, и он стал тихонько подпевать, застегивая портупею и снимая перчатки с колышка. Выйдя за дверь, он увидел пар от своего дыхания; шел легкий снег. Амбруаз хотел вернуться к полуночи, после чего они собирались открыть бутылку дрянного вина, купленного у маркитанта. Хорошо бы сначала затеять шутливый бой со снежками – от долгого безделья люди уже становились раздражительными.
Из зимней палатки вышли трое приятелей – все с берегов Саванны. Они в изумлении смотрели на белые хлопья, падающие между большими темными деревьями. Чарльз подошел к ним:
– Что, ребята, в первый раз такое видите?
– Да, сэр, – ответил один из парней.
– Теперь глядите в оба, капитан Мэйн, – сказал другой. – Кто-нибудь запустит снежком в вашу шляпу, вы и понять ничего не успеете.
Чарльз засмеялся и пошел вдоль палаток; с приходом зимы, когда военных действий не проводилось, обычно делали утепленные палатки с бревенчатыми стенами и натянутой над ними остроконечной или плоской крышей. Тот же невидимый тенор запел «Далеко в яслях», к нему присоединились два голоса пониже. Взрыв смеха в другой палатке ненадолго заглушил гимн. Чарльз шел дальше; под ботинками поскрипывал снег, уже укрывший землю.
Из узкого прохода между палатками донесся знакомый трескучий звук. Разозлившись, Чарльз повернул голову и, разумеется, увидел то, что и ожидал. Нарушитель сидел на корточках, со спущенными штанами и исподним, а под его задницей расплывалось зловонное пятно.
– Черт тебя побери, Пикенс, сколько раз повторять: пользуйся выгребными ямами! Из-за таких, как ты, по лагерю расползаются болезни!
– Я помню, что вы говорили, капитан, – пробормотал испуганный парень, – только я не успел туда добежать…
– Ямы! – безжалостно рявкнул Чарльз. – Бегом!
Солдат неловко подтянул штаны и потащился прочь, ступая боком, как краб. Чарльз вернулся на главную
Пройдя мимо караульных, Чарльз ответил на приветствие, даже не видя лиц солдат. Все его мысли были заняты Гус Барклай. Возле караульного помещения, которое было вдвое больше их с Амбруазом хибары, Чарльз спросил у дежурного сержанта:
– Как там арестант?
– Бушевал с полчаса, капитан. Но я не обращал внимания, он и угомонился.
– Пойди отпусти его. Никто не должен страдать в канун Рождества.
Сержант кивнул, смахнул снежинки с бровей и козырька фуражки и скрылся в домике. Чарльз вошел следом за ним. Несмотря на порыв доброты, отпускать солдата, запертого здесь перед самым сигналом на ужин, ему совсем не хотелось. Нарушителем был вечно всем недовольный рядовой Грэмм. Старший сержант Рейнольдс отдал ему какой-то приказ, который Грэмму, как обычно, не понравился, и как только сержант отошел, он громко харкнул, а потом смачно сплюнул на землю. Чарльз приказал заткнуть ему рот кляпом и запереть на ночь. Иногда ему хотелось, чтобы этот Грэмм был янки, тогда бы он мог пристрелить его.
Грэмм сидел на грязном полу караулки, в единственной здесь голой комнате, слабо освещенной лампой. Руки арестанта были связаны в запястьях под согнутыми коленями, изо рта торчал кляп; глаза мрачно наблюдали за Чарльзом.
– Ты этого не заслужил, Грэмм, но я хочу освободить тебя просто потому, что сегодня канун Рождества. – Пока Чарльз говорил это, караульный опустился на колени рядом с арестованным и вытащил кляп. – Отведите его в палатку, сержант. А ты будешь сидеть там до подъема. Понял?
– Да, сэр!
Грэмм отчаянно вертел головой и гримасничал, как будто страдал от ужасной боли. Никакой благодарности на его лице не отразилось – только вечное недовольство. Чувствуя, что начинает терять терпение, Чарльз быстро ушел.
С неба продолжал падать мягкий, пушистый снег. Главное дело этого вечера еще не было сделано. Надо идти прямо сейчас. Эта мысль слегка ослабила гнев, который всегда вызывал у него Грэмм.
Снова проходя мимо ряда палаток, Чарльз остановился возле одной; табличка сообщала, что это дом Бойцовых Петухов – название было выбрано в честь Томаса Самтера, героя Войны за независимость.
– Боже мой… О Боже мой… О… – доносился из палатки громкий молодой голос.
Чарльз узнал этот голос – он принадлежал Рувиму Саппу, девятнадцатилетнему племяннику того самого врача, который так долго опаивал Мадлен Ламотт лауданумом. Юноша мог бы стать хорошим кавалеристом, если бы не позволял своим горластым и менее умелым товарищам запугивать себя.
– О Боже… О… – продолжались стоны из палатки.
Чарльз постучал в столбик у входа и откинул полотнище, не дожидаясь разрешения войти. Сидевший на одной из четырех коек юноша с соломенными волосами резко вскинул голову. С его колен упало письмо.