Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3
Шрифт:
Купер быстро посмотрел на Ламотта. Тот ответил немигающим взглядом, а потом повернулся к своим поклонницам, учтиво кланяясь и целуя ручки дамам.
– Мы уходим, – окликнул Купер дочь, которая пыталась пробиться сквозь толпу учениц и гостей. – Бери свою шляпку и шаль.
– Пожалуйста, папа, мне нужно кое с кем поговорить…
– Я видел его. У нас не может быть ничего общего с наемниками Канби.
– Мне кажется, несправедливо отказывать ей в нескольких минутах невинного разговора, – вступилась Юдифь.
– Я сам решу, что невинно, а что нет. – Купер схватил дочь за руку. – Где твои вещи?
Мари-Луиза покраснела. Ей хотелось
Юдифь сдалась и пошла искать вещи дочери. Через пару минут Купер уже подталкивал дочь к боковой двери в проулок, выходящий на Легар-стрит. Теперь девушка рыдала навзрыд.
Глава 41
Такие испытания не для его семидесяти пяти лет, подумал Джаспер Диллс. Поездка на поезде Балтимор – Огайо стала для него сущим кошмаром, состоящим из нескончаемого грохота, в котором он не мог спать, постоянных толчков и рывков, копоти и грязи. Даже вагон первого класса оказался полон разного сброда. Потные коммивояжеры, напористые мамаши с хнычущими детьми, с виду приличные джентльмены, ищущие простачков, чтобы обыграть их в карты. Ужасно, просто невыносимо.
Но он все вытерпел, разве не так? Он повиновался властному приказу, как только получил телеграмму. Сразу же купил билет и уложил саквояж, потому что боялся последствий в случае, если он этого не сделает.
Поезд прибыл на вокзал, когда уже смеркалось. Диллс нанял экипаж и поехал в восточную часть города мимо цветущих деревьев, окутанных мягкими весенними сумерками. Боже, и угораздило же его сорваться из Вашингтона именно в тот момент, когда вот-вот поднимется занавес перед заключительным актом этой высокой драмы и в сенате начнется голосование по одиннадцати статьям импичмента, выдвинутого республиканцами против президента Джонсона. Еще никому за всю историю республики не удалось наблюдать весь процесс свержения с трона действующего президента.
И все же та драма была далеко, а другая, если ее можно было так назвать, придвинулась вплотную и касалась непосредственно его жизни и источника существования. Всю дорогу через горную темноту Западной Виргинии Диллс пытался придумать какие-то другие причины столь срочного вызова, кроме той, которой он так боялся.
Нежные ароматы весеннего Огайо плохо скрывали отвратительную вонь, разлитую в воздухе. Даже сюда, в тихий восточный район с невероятно крутыми улицами и старыми особняками, многие из которых уже начинали ветшать, доносились запахи реки, немецких пивоварен и скотобойни. Еще на станции, выйдя из вагона, Диллс едва не задохнулся от запаха свиней, которым, казалось, было пропитано все вокруг. Один европейский путешественник назвал Цинциннати «чудовищным свинарником», окрестив его Свинополисом. А вот старина Грили в своей статье в «Трибьюн» назвал его «главным городом Запада», лишь подтвердив тем самым, что окончательно выжил из ума.
Когда мистер Диккенс в 1842 году путешествовал по Америке, как он вообще мог найти здесь хоть что-то, стоящее внимания?
Наемный экипаж медленно поднялся на вершину холма, повернул в полукруглый тупик и остановился. В конце тупика высился особняк в неоготическом стиле, неприступный, как замок, на который он действительно был похож благодаря трем восьмиугольным башням со стороны реки. Грубая каменная кладка, потемневшая от времени, покрылась
За ржавой железной изгородью заросший сорняками двор поднимался к утопленному в стену здания входу. Диллс рассмотрел там чью-то скрытую в тени фигуру. Неужели тот же чертов смотритель, что и двадцать пять лет назад, подумал Диллс, выбираясь из кареты с саквояжем в руках. Он расплатился с кучером, с хорошо скрываемым сожалением добавил щедрые чаевые и пообещал:
– Вернешься за мной через час – получишь вдвое больше.
Такое расточительство было настоящим безумием, но Диллс приходил в ужас от мысли, что окажется здесь отрезанным от мира без какого-либо средства передвижения.
Вдали слышалось пение птиц, но рядом с готическим замком не было не только птиц, но даже мух. Диллс поневоле подумал, что попал в царство мертвых.
– Хорошо, сэр, – ответил кучер. – А я и не знал, что в этих развалинах до сих пор кто-то живет.
Экипаж покатил вниз по склону холма; его боковые фонари становились все меньше, и их свет все бледнее, пока наконец Диллс не остался у ржавой изгороди совершенно один в сгущавшейся темноте.
Потом он услышал, как кто-то идет по дорожке шаркающей старческой походкой. Это действительно был тот же самый привратник, который все еще служил у обитательницы дома. Одет старик был кое-как, сильно сутулился, а угадать его возраст едва ли представлялось возможным, потому что он был альбиносом с красноватыми глазами и кожей почти такой же белой, как его волосы.
Когда старик стал отпирать ворота, Диллс увидел его обломанные ногти. Прогнившие петли жалобно заскрипели. Красные глаза из-под замызганного картуза внимательно следили за гостем, пока тот распахивал калитку. Едва Диллс вошел во двор, как привратник снова запер ворота.
На полпути к парадной двери, ступая по треснувшим плитам двора, сквозь которые пробивалась сорная трава, еще больше разрушая их, он внезапно остановился, услышав за спиной голос старика:
– Она все знает.
Он снова почувствовал себя слабым и беззащитным. Сердце бешено заколотилось. Единственное, что ему оставалось, – это призвать на помощь все раздражение, которое накопилось в нем за время долгого, отвратительного путешествия. Только оно могло бы помочь ему выдержать то, что его ожидало.
Ее комната находилась на самом верху самой высокой из восьмиугольных башен. С трудом взобравшись по скрипучей лестнице, Диллс медленно направился к дверному проему, выполненному в виде готического свода. Он задыхался и с каждой минутой чувствовал себя все более отвратительно. Но по крайней мере, наверху был хоть какой-то воздух, пусть даже сырой и затхлый. Ступая по каменным плитам пола, он пошел к неподвижной фигуре, сидевшей в огромном резном кресле с высокой спинкой.
Кресло было единственным предметом обстановки, кроме сломанной прялки, которая лежала на боку среди давным-давно сгнивших обрывков пряжи. В многочисленных чашках и блюдцах, расставленных прямо на полу, горели самодельные сальные свечи, отчасти разгоняя мрак и позволяя видеть ту, что сидела в кресле. За ее спиной из разбитых окон открывался внушительный вид на реку Огайо и холмистый синий берег Кентукки. По реке, словно лодки по мифическому Стиксу, медленно шли баржи, мерцая фонарями.