Север помнит
Шрифт:
Зная, как она защищала – и любила – Ренли, он понимал всю значимость и тяжесть ее решения. Смог бы я поступить так же? Давос не был в этом уверен и поэтому молился за Бриенну Тарт, куда бы ни занесли ее северные ветра. Если она останется в живых, если он останется в живых, если Станнис останется в живых… глупо надеяться, что хоть один из них выживет, не то что все трое, но Давос все думал, сможет ли Бриенна смягчиться настолько, чтобы принять почести, признание и звание леди от другого Баратеона. Навряд ли. Но я должен их примирить. Должен.
Окоченевший от холода и опечаленный горькими воспоминаниями, Давос окинул последним взглядом лагерь,
Давос фыркнул. Он попытался сплюнуть через левое плечо, но слюна замерзла в воздухе и со слабым звоном упала на землю. Слишком уж здесь холодно. А к ночи станет еще холоднее, но ночной переход – их единственная надежда остаться незамеченными; прошло время, когда они могли передвигаться, ни от кого не скрываясь. Разведчики уже убили пару болтонских дружинников, но поблизости есть и другие.
Давос повернулся и вошел в башню. Нужно постараться поспать. Пока не началось.
К его глубокому удивлению, ему удалось задремать, завернувшись в вонючие одеяла, сваленные в углу. Можно было бы с гораздо большим удобством провести время в старом замке Хорнвудов, но тот был пуст и заброшен; говорили, что там бродит обезумевшая тень леди Донеллы и пожирает любого, кто осмелится заглянуть в замок, - ведь, умирая от голода по вине Бастарда, она съела собственные пальцы. Давос не мог просто так отмахнуться от этих историй. Это дикое и опасное место, здесь может случиться все, что угодно.
Он внезапно проснулся. За окном уже темнело – короткий день подходил к концу. Давос схватился было за оружие, которое положил рядом со своим тюфяком, но остановился, заслышав голос сира Эдмунда Мандерли – кузена сира Вилиса, его семья происходила из бокового зубца на трезубце водяного.
– Милорд, вам лучше посмотреть на это. Идите скорее.
– Что такое? – У Давоса сон как рукой сняло. Он встал и непослушными пальцами принялся пристегивать пояс с мечом. – Нас атакуют? Разведчики обнаружили что-то…
– Да, они кое-что обнаружили. – Сир Эдмунд был мрачен. – Точнее, кое-кого. И он рассказывает интересную историю. Мы решили, вам стоит послушать, прежде чем принять окончательное решение. Идемте. – Он помолчал, потом вспомнил, что говорит со своим командиром, хотя бы и номинальным, и добавил: - Милорд.
Давосу было безразлично, как его называют. Есть гораздо более важные вещи, чем звания и титулы. Кто это может быть? Шпион? Дезертир? Сир Эдмунд не упомянул, что это за человек, и все, что расскажет этот нежданный гость, хорошее или худое, может быть просто наглой ложью. Давос надеялся, что ему хватит чутья отличить правду от лжи. Контрабандист должен хорошо разбираться, каким словам стоит верить, а какие – просто ветер. Иначе он очень скоро окажется мертвым контрабандистом.
Теряясь в догадках, Давос спустился за сиром Эдмундом по узким ступенькам, которые скрипели, трещали и жаловались на жизнь, словно торговка рыбой на базаре. Сквозь открытую дверь он увидел залитый тусклым
Сейчас и поймем, насколько все плохо. Вход в зал был таким низким, что даже Давосу, не отличающемуся высоким ростом, пришлось пригнуться. Ему было неловко громко заявлять о себе, но сир Эдмунд совершенно не испытывал стеснения по этому поводу.
– Эй, вы, убирайтесь с дороги. Пропустите его, пусть посмотрит. Живее, шевелите задницами!
Это возымело свое действие. Давос вышел вперед и увидел в углу чрезвычайно жалкое существо, едва похожее на человека. Пленник был весь покрыт снегом и кровью, его запястья и лодыжки были грубо обмотаны веревкой, но вряд ли в этом была нужда; этот человек едва ли мог встать, не то что убить кого-нибудь. Его нос и щеки были обморожены и почернели; он стучал зубами даже в относительном тепле людного помещения, а в его глазах плескался ужас пополам с безумием. Но эмблема на его рубахе поведала Давосу все, что он хотел узнать. Ободранный человек дома Болтонов.
Давос и пленник несколько мгновений смотрели друг на друга. Но первым заговорил сир Эдмунд:
– Когда мы его взяли, он спел нам забавную песню. Сказал, что сбежал из Винтерфелла.
Винтерфелл? Как же так?.. Давос нахмурился.
– Мы не то, что твои хозяева, - обратился он к пленнику.
– Мы не будем сдирать с тебя кожу за твои провинности. Но нам всем будет проще, если ты сам все расскажешь. Почему ты сбежал из Винтерфелла? – Это могло означать лишь то, что Болтоны внезапно потеряли контроль над замком, и Давос почувствовал, как в его душе затеплилась надежда. Неужели Станнис?
Человек Болтонов не ответил, он только бессмысленно моргал, глядя в пустоту. Кое-кто из северян уже угрожающе потянулся за кинжалом, но Давос понял, что молчание пленника вызвано страхом, а не нежеланием отвечать, поэтому он предостерегающе поднял руку. Он боялся, что ему рано или поздно придется прибегнуть к жестким методам, но тут мужчина заговорил:
– Это был единственный выход. Единственный. Сбежать, прежде чем полыхнуло… он хотел все разрушить, все выжечь дотла… да помогут нам боги… стены рухнули, и их ничто не могло остановить… в лесах выли волки, тьма волков… ну конечно, это же земля долбаных Старков… А он его убил, я сам видел, убил и хотел съесть его мозги. Я понял, с меня хватит, никогда раньше такого не видел. Кто знает Рамси, тот поймет. Я успел прямо перед взрывом. Взял и сбежал. Некоторые тоже сбежали, но те, кто в лесах, их догнали. Мне всегда говорили, что я самый большой трус, потому и бегаю быстрее всех. О боги, я и правда бежал быстрее всех. И единственный остался в живых. Трус. От меня вам никакой пользы. Он с меня шкуру сдерет, если узнает. Я трус. – Он хрипло хохотнул, скорчился, словно малое дитя, и заплакал.
Давос хотел было как-то утешить его, но понял, что этот человек уже не в состоянии принять какую-либо помощь. Он повернулся к людям Мандерли.
– И что это означает?
– Рамси Болтон кого-то убил, больше я ничего не понял, - ответил сир Эдмунд. – Но он что-то говорил о тех, кто в лесах…
Рану в спине дернуло так, что у Давоса в глазах потемнело. Мертвецы в воде. Он вспомнил, как нырнул за Ошей, когда белые мертвые руки тащили ее под воду, и как она спасла его жизнь, придя в горы с факелами и Лохматиком. Одно-единственное слово, словно сосулька, сорвалось с его губ: