Северная Аврора
Шрифт:
Повсюду были видны вспаханные снарядами остатки окопов, исковерканные пулеметные гнезда, поврежденные и разбитые орудия. Валялись трупы в маскировочных халатах, в брезентовых шубах.
Неожиданно в одном из блокгаузов опять затрещал пулемет. Проходившие мимо бойцы бросились на землю.
– "Чего прячетесь?
– крикнул им чей-то грубый голос.
– Наши бьют. Не видите, что ли?
Это стрелял Сергунько. В уцелевшем блокгаузе на краю деревни он нашел исправный пулемет и обстреливал из него дорогу, по которой скакали упряжки канадской артиллерии. Он не отрывался от пулемета до тех пор, пока не кончились патроны. Тогда Валерий сел на
– Ну, отстрелялся...
– Руки у него дрожали.
– А комиссар жив?
– Жив, - отвечали ему бойцы.
Между тем Усть-Паденьга еще держалась. Явившийся из морского батальона связной сообщил, что бойцы лежат в снегу на опушке возле Удельного дома. Потери очень велики, ранен командир батальона Дерябин.
Командование принял Жилин. Он и прислал связного, приказав ему во что бы то ни стало найти комиссара и доложить обстановку.
Разыскав в кармане клочок бумаги, Фролов торопливо написал: "Лукьяновская взята. В пять часов вечера будем штурмовать Усть-Паденьгу. А ты жми на Удельный дом, атакуй этот блокгауз и возьми его во что бы то ни стало. Это необходимо для штурма Усть-Паденьги".
Лицо связного было обморожено, он тяжело дышал.
– Быстро дойдешь?
– спросил его комиссар, передавая записку.
– Через час буду, - ответил связной, становясь на лыжи.
– Давай! Сегодня снег должен гореть под ногами. Комиссар лично руководил штурмом, то с одной, то с другой стороны подбрасывая к Усть-Паденьге атакующие группы, не давая противнику ни минуты передышки. Все огневые средства были пущены в ход. Саклинская артиллерия то стреляла по деревне, то переносила огонь на фланги и тылы противника, то вспахивала снарядами его круговую оборону и разрушала вражеские блиндажи. Фролов знал, что гарнизон Усть-Паденьги очень силен, и ему хотелось создать впечатление, что наступающие значительно превосходят противника как в людях, так и в технике.
Когда комиссару доложили, что из окрестностей Шенкурска стреляют тяжелые орудия, он даже обрадовался.
– Прекрасно! Значит, испугались и запросили у своих подмоги. Расчет наш оправдался. Теперь не ослаблять нажима! Понадобится десять раз идти в атаку - пойдем десять! Двадцать - пойдем двадцать!..
Воздух дрожал, земля содрогалась от взрывов.
Известие о взятии Лукьяновской пришло в Архангельск около полудня 19 января. По старому стилю это был праздник Крещенья. В Троицком соборе шла обедня, после которой на Двине должна была состояться церемония "водосвятия".
Солдат строем пригнали на берег, и они с унылым видом стояли на набережной, замерзая в своих подбитых ветром английских шинелях. Среди форменных офицерских пальто виднелись шубы купцов, чиновников, иностранных дипломатов.
Крестный ход вышел из собора и спустился на лед. Возле сделанной ночью проруби была поставлена парусиновая палатка. Место для церемонии огородили елками.
Возгласы архиерея в сверкающем саккосе и позолоченной митре сменились песнопениями хора. Затем архиерей взял в красные, мясистые руки золотой крест, унизанный драгоценными каменьями, и важно, со значительным лицом троекратно опустил его в прорубь. На Соборной площади сверкнули огни. Пехота выстрелила холостыми патронами.
Именно в эту минуту на Соборную площадь приехал из штаба полковник Брагин. Ему волей-неволей пришлось ждать конца молебна. Улучив, наконец, подходящий момент, он подошел к Миллеру и на ухо, чтобы не слышали соседи, изложил содержание
Миллер выслушал его с невозмутимым видом. По мнению генерала, сейчас не следовало соваться в дела союзников.
– Уместнее выждать, - философски сказал он.
– Ведь они командуют Важским участком.
Вечером Миллер встретил Айронсайда в клубе георгиевских кавалеров. Они обменялись двумя-тремя фразами. Из слов Айронсайда Миллер понял, что тот не придает действиям на Ваге никакого значения.
– Большевики хотят отвлечь наше внимание от Восточного фронта. Вот они и устраивают маленькую ложную демонстрацию. А вы уж, наверное, испугались? Айронсайд улыбнулся.
– Вы, русские, страдаете преувеличениями. Вага - это болотный пузырь. Дайте только этой несчастной горсточке сумасшедших большевиков добраться до Высокой горы... Их там разнесут! Мы посылаем туда резервы. Все меры приняты. Шенкурск - это северный Верден. Мы заманиваем большевиков в ловушку. Ведь и Верден отдавал свои форты и все-таки оставался Верденом. А до Высокой горы у нас есть еще такая совершенно неприступная зимой позиция, как Усть-Паденьга, - самоуверенно продолжал Айронсайд, сильнейший форт, окруженный несколькими линиями прекрасно сделанных окопов, имеющий много блокгаузов и превосходную артиллерию.
Он еще не знал, что почти вся эта артиллерия вместе с боевым запасом уже досталась Фролову. Усть-Паденьга была взята центральной колонной в шесть часов вечера. Американцы и англичане отступили, ничего не успев вывезти.
...Обед накрыли в столовой клуба, помещавшейся в подвале. Стены подвала были украшены зеленью и флагами. Долговязый Айронсайд в мешковатом френче с отвислыми карманами сидел во главе стола и весело рассказывал о своих охотничьих похождениях в Южной Африке.
Неподалеку от него восседали генералы Миллер и Марушевский. Среди штатских были иностранные дипломаты, управляющий финансами граф Куракин, заведующий управлением торговли и промышленности доктор Мефодиев, юрист Городецкий, все члены "правительства". Присутствовали также члены кадетской партии, не занимающие правительственных должностей, вроде адвоката Абросимова.
На диване, у шампанского и вазы с фруктами, удобно расположился толстый Кыркалов, владелец десятка лесопильных заводов. Щурясь на всех и согревая в руке бокал с красным вином, он молча курил папиросу за папиросой.
Когда Айронсайд исчерпал, наконец, свои охотничьи рассказы, разговор зашел о Париже. Глава правительства Чайковский завтра уезжал туда на так называемое "политическое совещание" представителей всех белых "правительств" России. Все считали, что после этого "совещания" военное положение коренным образом изменится и что новый, 1919 год сулит присутствующим только одни радости. Миллер произнес тост за здоровье Колчака таким громким голосом, словно он обращался к эскадрону юнкеров.
Но успевший уже опьянеть Кыркалов как будто не слыхал этого тоста.
– Чего там дурака валять!
– сказал он, поворачиваясь к Айронсайду всем своим тяжелым туловищем.
– Вся надежда на вас, господа союзнички. Да, лучше сгореть всем моим заводам, лучше мне провалиться сквозь землю, чем что-нибудь отдать большевикам. Бейте их! Последней рубахи для вас не пожалею! Только бейте, господин Айронсайд!
Находившимся в этом обществе белым офицерам слова Кыркалова показались обидными. Назревал скандал. Положение спас Абросимов. Он мигом очутился возле Миллера и Айронсайда.