Северная Аврора
Шрифт:
– За цивилизацию и порядок!
– выкрикнул адвокат, поднимая бокал.
– За белую Россию! За доблестную Британию, за героическую Францию и великую Америку! За их военные силы! За всеобщую встречу в Москве под звон кремлевских колоколов!.. Ура!
Офицеры подхватили этот клич. Все потянулись к Айронсайду и Миллеру с рюмками и бокалами.
В конце обеда, когда за столом остались только избранные, опьяневший Айронсайд вдруг сказал:
– Если бы я был на месте Черчилля, я бы поступал по-другому... Я бы воевал без всяких планов. Ведь наступление
– Потерпите, боевое счастье изменчиво, - осторожно заметил Миллер.
– Я бы предпочел, - в запале выкрикнул Айронсайд, - чтобы оно изменяло большевикам, черт возьми!
Белые офицеры один за другим поднимались из-за стола и уходили в соседние комнаты, где начинались танцы.
"Ну и шушера!..
– презрительно подумал о них Айронсайд.
– Что за самомнение! Эти господа действительно думают, что мы пришли сюда им помогать... Идиоты! Они помогут нам справиться с мужиками, а потом мы их пошлем к черту! Эта страна будет нашей страной!.. Как Галлия для Цезаря!"
Тупыми, осоловевшими глазами он оглядел стол.
– Теперь, когда русские ушли, я позволю себе быть откровенным...
Миллер смущенно усмехнулся.
– А вас я не считаю за русского, генерал, - бесцеремонно заявил Айронсайд.
– Простите меня, но это так...
Он наклонился к бригадному генералу Ричардсону, командующему американскими войсками:
– Вы правы! Помните, вы мне как-то сказали, что лучше бы нам не вступать в бой с большевиками, а пройти огнем и мечом среди мирного населения, смыть начисто большевистское пятно с цивилизации... Ограбить... Да, ограбить Россию! Я знаю, так и делают наши офицеры. Наслаждаются жизнью, как может наслаждаться солдат, не боящийся крови...
Айронсайд засмеялся.
– Когда я был в Лондоне, я поделился этими мыслями с Черчиллем. Он был в восторге. Он мне сказал: "Прекрасно... Так и действуйте. Но не забывайте все-таки и о стратегической обстановке..." - Он допил вино.
– Нам надо действовать, как в Африке! Ведь русские ничем не отличаются от негров.
...Пользуясь тем, что благодаря празднику в центре города было некоторое "оживление", Греков с соблюдением всяческих предосторожностей решил вечером навестить Базыкину.
Шурочка уже спала. Услыхав стук в окно, она мгновенно проснулась. "За мной", - подумала Шура и, соскочив с кровати, подбежала к замерзшему окну. На дворе было пустынно. Босиком, в одной рубашке она вышла в холодные сени.
– Кто там?
– дрожа от холода и страха, прошептала Шура.
– Не бойся, Александра Михайловна, - раздался знакомый голос.
– Свои!
Шура вернулась в комнату, накинула на себя пальто и открыла дверь.
– Ты только не волнуйся, - сказал Греков, входя вслед за ней. Говорят, пришел ледокол с Мудьюга и привез заключенных. Сейчас они
– Я не волнуюсь, я все знаю.
Шура сообщила ему о своем разговоре с Ларри.
– Меня, конечно, арестуют. Он меня нарочно отпустил. Я завтра собиралась сказать Дементию, чтобы ты не заходил.
– Что ж, дело!
– сказал Греков.
– Пожалуй, мне не следует к тебе ходить. Держи связь со мной только через Силина. Приходи на Рыбный рынок утречком, пораньше. Дементий почти каждый день там бывает. Возьми еще немного деньжонок. От рабочих... В случае ареста мы тебе поможем. Не беспокойся. И Максим Максимович и Чесноков поддержат полностью. Я надеюсь, что через одного надзирателя нам удастся передать Коле посылку. И тебе передадим в случае чего... Но, может быть, все и обойдется. Не волнуйся, Александра Михайловна! Не так уж страшен черт...
Греков ушел. Осматриваясь по сторонам, он вышел на набережную. Мимо пронесся санный поезд. На передних санях, держась одной рукой за плечо кучера и размахивая другой, стояла дочь Кыркалова. Ее поддерживал иностранный офицер. "Гай-да тройка, снег пушистый", - пела она на всю улицу.
– Сволочи, - пробормотал Греков.
– Волчья стая!..
Под утро к Шурочке Базыкиной пришел офицер из контрразведки в сопровождении двух солдат. Он предъявил ордер, подписанный подполковником Ларри.
Солдаты долго обыскивали комнату, даже выстукивали стены, но ничего не нашли.
– Одевайтесь! И одевайте детей, - сказал офицер, когда обыск был закончен.
– Но, позвольте, при чем же здесь дети?
– возразила Шура.
– Я отправлю их к соседке.
– Мне приказано забрать всех... Дети вписаны в ордер.
– Я категорически протестую!
– Одевайтесь! А то я вас сам одену, - с угрозой проговорил офицер. Одевайте их...
– сказал он, указывая солдатам на девочек.
Людмила с рыданием бросилась к матери:
– Мама, я не хочу... Я не хочу в тюрьму! Мамочка! Побледневшая Шура стояла посредине комнаты, заложив руки за спину.
– Одевайте детей, - приказал ей офицер.
– Ни за что...
– ответила Шура.
Девочки вырывались. Один из солдат облапил Леночку, поднял ее на воздух, другой в это время напяливал на девочку платьишко, шубенку. Ветхая шубенка затрещала.
– Мама... Мамуля!
– что есть силы кричала Леночка.
– Возьми меня... Возьми меня!
Шура не выдержала и вырвала из рук солдата дочку.
– Их-то за что?!
– дрожа от гнева и ненависти, крикнула она.
– И вы...
– она обратилась к офицеру, который хладнокровно наблюдал за всем происходящим, - вы... офи-цер?!.. Так не поступают даже на большой дороге!
– Мамочка, не спорь с ним, - в ужасе зашептала Людмила.
– Я с тобою, мама.
Страх и отчаянье увидела Шура в глазах дочки. Шура прижала ее к себе.
– Успокойся, доченька...
– зашептала она.
– Только успокойся.