Северная Аврора

Никитин Николай

Возле отгороженной от цеха конторки сидел за столиком Коринкин, председатель правления кооперативной лавки, и смотрел на оратора, мямлившего что-то о лавочных делах. Собрание возмущенно шумело, и Коринкин пытался успокоить народ.

– Граждане! – взывал Коринкин, багровея от натуги. – Возмущение ваше понятно… Безобразия следует пресечь беспощадно! Однако не нужно нарушать порядок. Посылайте записки. Порядок прежде всего. Продолжайте, – говорил он, оборачиваясь к оратору.

Чесноков знал, что в толпе шныряют десятки агентов контрразведки. Да и

меньшевик Коринкин был не лучше любого агента. Но Дементий предупредил Чеснокова, что на собрании будет группа рабочих, которая, в случае чего, не даст его в обиду. Действительно, как только он вошел, несколько молодых рабочих незаметно окружили его.

«Умница Дементий! Ловко все оборудовал, – подумал Чесноков. Тут в гуще толпы он увидел Грекова. – Нет, это Греков, его работа… И его ребята. Ах, какие молодцы!»

Все разговоры на собрании велись вокруг продовольственных вопросов. Только при этом условии собрание било разрешено контрразведкой. Чесноков слушал в пол-уха и больше присматривался к людям, стараясь уловить их настроение.

Часть сгрудившихся вокруг него молодых рабочих несомненно пришла с оружием. «Только бы не пустили его в ход, – думал Чесноков, – тогда будет плохо. А что я сейчас скажу? Здесь нужно сильное, резкое. Люди должны почувствовать: не погнулась наша боевая сила…»

– Седой! – крикнул, наконец, Коринкин. – Где гражданин Седой?…

– Я… – откликнулся Чесноков и почувствовал, что дружеские руки легонько подталкивают его вперед.

– Товарищи! – громко сказал он, остановившись возле стола, за которым сидел Коринкин, и в голосе его зазвучала бесстрашная решимость. – В декабре англичане и американцы расстреляли ни в чем не повинных солдат Архангельского полка. В январе они расстреляли на Мудьюге обезумевших от голода, ни в чем не повинных людей. На днях с Мудьюга привезены сюда и заключены в архангельскую тюрьму наши товарищи: Базыкин, Егоров, Жемчужный и другие. Требуйте их освобождения! Долой интервентов! Долой эсеровщину и белогвардейцев!

– Безобразие! Стража! Полиция! – кричал Коринкин.

Туда же ринулись стоявшие у стен стражники. Но толпа стихийно подалась к столу и оттиснула их. Какие-то люди, под видом рабочих, по всей вероятности полицейские агенты, яростно, с криками также проталкивались вперед. Началась общая свалка.

В то время как одна часть толпы еще волновалась у стола, другая устремилась к выходу. В этом круговороте нетрудно было затеряться. На Чеснокова нажимали. Окруженный со всех сторон молодыми рабочими, он быстро двигался к проходу, словно щепка в бурном потоке.

Вдруг электричество замигало и вовсе погасло. В темноте толпа еще больше зашумела.

– Товарищи! – перекрывая голоса рабочих, крикнул Чесноков. – Партия большевиков жива!.. Рабочий класс жив! Недалек тот час, когда к Архангельску подойдет Красная Армия! Да здравствует свобода!.. И пролетариат!

Толпа подхватила его возгласы, где-то совсем рядом с ним пронзительно засвистели стражники.

– Налево, товарищ Седой, – сказал ему негромкий голос, и чья-то

осторожная, но крепкая рука подтолкнула его к дверце бокового выхода.

Оказавшись на заводском дворе, Чесноков, перемахивая через бревна, побежал вдоль длинного забора. Вслед за ним бежал и тот самый матрос, который помог ему выбраться из цеха.

Берег Двины был занесен снегом. Впереди спокойно маячил светлый глазок иллюминатора. На приколе во льду стоял тральщик.

– Сюда, товарищ Седой, – сказал Чеснокову его спутник. – Разрешите познакомиться. Матрос Зотов. По поручению товарища Дементия.

Все так же осторожно, но крепко поддерживая Чеснокова под руку, Зотов повел его по сходням на тральщик.

– Мы нынче двое дневалим: я да боцман. Больше никого. Так что не тревожьтесь… Либо ночью, либо утречком я вас выведу. А то теперь кругом завода все оцепят, проверка пойдет и заметут вас почем зря.

Ступив на борт тральщика, они спустились по крутому, узкому трапу, и Чесноков очутился в помещении для команды.

Через полчаса он сидел за столом и пил горячий чай.

– Завтра мне шифровку от подпольного комитета принесут, – говорил Зотов. – Будем передавать радиограмму в Вологду, в штаб, что Архангельск ждет помощи… Великое дело радиотелеграф. – Матрос помолчал. – А вы не боялись, товарищ Седой? – неожиданно спросил он.

– Где уж там было бояться! – с улыбкой ответил Чесноков.

– А я бы боялся, – сказал Зотов. – Я и за вас боялся… Как ахнули вы про Мудьюг, точно гроза пронеслась…

Матрос с уважением, не отрывая глаз, смотрел на Чеснокова.

– А как вы считаете, – обращаясь к Чеснокову, спросил сидевший рядом с Зотовым боцман, – скоро ли наши придут? Не байки ли это? Вот ведь в архангельских газетах пишут…

– А вы не верьте этой белогвардейской брехне. Может быть, сейчас, когда мы сидим в теплой каюте и чай пьем, наши бойцы идут по горло в снегу. Придут и спросят: а вы, товарищи, что сделали?

– Им легче, чем нам, – поникшим голосом сказал боцман. – Я бы все отдал, только бы там быть. На беляков спину гнуть… Подлая наша жизнь, и уже ей завидовать…

– Да не завидовать! – перебил Зотов. – Дело делать надо! Знаешь, как туннель строят: идут навстречу друг другу… Так и нам нужно. Красная Армия там, а мы здесь… Помнишь, что Греков говорил…

Боцман махнул рукой и вышел.

– Он надежный? – спросил Чесноков.

– Вполне, – уверенно сказал Зотов.

Молодой матрос вдруг задумался и потом тихо сказал:

– Есть у меня брательник двоюродный. Вместе росли. Я ведь шенкурский… Может, и он теперь в рядах Красной Армии? Или партизанит? Слыхал я, что появились в тех местах партизаны… И вот воюет мой Яша Макин…

– Зотов! – раздалось с палубы. У люка стоял боцман. – Гостя придется в трюмное помещение перевести.

– А что?

– Проверка на судах! На берегу шевеление.

Боцман вставил в фонарь огарок свечи и зажег ее.

– Пойдемте, – предложил он Чеснокову. – Там сыро зато ни один черт не разыщет.