Северная Аврора

Никитин Николай

– Во всем этом мы вам поможем, – сказала Гринева. – А как настроение у народа?

– Ненавидят интервентов лютой ненавистью. Недавно железнодорожники забастовку объявили. Требования были экономические, но каждый понимал, что за ними стоит. К весне, я думаю, мы скажем: «Идет, гудет зеленый шум, весенний шум…»

– К весне? Нет. Надо спешить. Надо бороться с интервентами, не щадя жизни. Нам придется поторопить весеннюю грозу. – Гринева улыбнулась, и ее усталое лицо сразу помолодело. – Большевики, Максим Максимович, должны научиться управлять и стихиями… Народ, томящийся под гнетом интервентов, должен знать, что есть сила, организация,

которая освободит его. Я понимаю, что вы сейчас не можете развернуть работу в широком масштабе. Но вы обязаны делать все возможное. Пусть это будут пока только искры. Помните, как Ильич говорил: «Из искры возгорится пламя!»? А ведь тогда были, казалось, беспросветные годы… Годы царской реакции… Вот и товарищ Сталин работал в Баку и в Батуме, всегда вместе с рабочими… Как он работал в подполье царского времени… Не ждал!

В стену постучали.

Потылихин поднялся со стула.

– Нет, посидите еще, – остановила его Гринева, тоже вставая. – Меня вызывают к прямому проводу. – Дотронувшись до плеча своего собеседника, она опять усадила его в кресло. – Я скоро вернусь. Мне еще надо с вами о многом поговорить… Сейчас я попрошу, чтобы нам дали чаю. – Она торопливо вышла из номера.

…Через несколько дней после встречи с Гриневой Потылихин снова перешел линию фронта и попал в одну из деревень, неподалеку от станции Обозерской. Теперь здесь стояли английские части. Вологда снабдила его надежными документами с визой «союзной» контрразведки. Документы были настолько надежны, что он даже рискнул предъявить их англичанам. Английский комендант поставил печать. Потылихин сел в поезд и благополучно добрался до Архангельска.

Вид Архангельска поразил Максима Максимовича. За прошедшие две недели город резко изменился. Душу из него вынули еще раньше, несколько месяцев тому назад, в августе. Но теперь он был точно береза, с которой ветер сорвал последнюю листву, и стоит она, как скелет, протянув свои заледеневшие сучья, и словно молит о помощи.

Между левым и правым берегом ходил пароходик по пробитому среди льдов фарватеру. Но на перевозе было пусто, пусто было и на пароходике. Немногие пассажиры, что сидели в общей каюте, скрываясь от студеного ветра, боязливо озирались на солдат в иностранных шинелях. Эти чувствовали себя победителями, гоготали и глядели на местных жителей с таким видом, который словно говорил: «Ну что, еще живешь? Смотри. Что захочу, то и сделаю с тобой».

На городской пристани патрули, проверяя пропуска, беззастенчиво обыскивали пассажиров.

Снег, который так любил Максим Максимович, сейчас казался ему погребальным покровом. Даже трамваи звенели как-то под сурдинку. Прохожие либо брели, опустив головы, либо неслись опрометью, не оглядываясь по сторонам, будто боясь погони.

Проехавший по Троицкому проспекту автомобиль только подчеркнул отсутствие общего движения. «Да, все оцепенело», – подумал Потылихин.

Перебравшись на другую квартиру, он устроился конторщиком при штабных мастерских, где работал столяром Дементий Силин, большевик из Холмогор.

Силина никто в Архангельске не знал. Да и трудно было себе представить, что этот румяный старичок с трубочкой в зубах, балагур и любитель выпить, имеет хоть какое-нибудь отношение к политике.

Потылихина сейчас невозможно было встретить на улице, в центре Архангельска; особенно днем он избегал появляться. В Соломбале же вообще никогда не показывался.

Дементий иногда встречался с Чесноковым и другими архангельскими

подпольщиками. Местом встреч обычно служил Рыбный рынок или конспиративная квартира в рабочем бараке на Смольном Буяне.

В середине января Чесноков через Дементия назначил Потылихину встречу на Смольном Буяне. Он просил зайти и Шурочку.

Чесноков пришел раньше условленного времени. Но Базыкина уже была на месте.

– Давно, Шурик, я тебя не видел, соскучился, повидаться захотелось… – сказал Чесноков, оглядывая ее похудевшую фигуру. – Вещи, говорят, распродаешь?

– Да распродавать уже нечего, – горестно ответила Шурочка.

– Я деньги тебе принес… Мало… Но больше нет. А в феврале, Шурик, поможем по-настоящему.

– Не надо, Аркадий… Я от Абросимова получу за урок. Не надо!

– Знаю, сколько получишь… Ребят надо кормить! Да и ты, смотри-ка… будто сквозная стала. Бедная ты моя Шурка. Но ничего. Перетерпим!

Он вручил Шурочке деньги и ласково потрепал ее по плечу.

Правый глаз у Чеснокова был живой, быстрый, а левый, чуть не выбитый три года тому назад оборвавшимся тросом, болел. Чеснокову раньше приходилось носить черную повязку. Сейчас он ее снял – она слишком привлекала бы внимание – и отпустил большие висячие усы, «полицейские», как он говорил. Конспирации помогало еще и то, что в Архангельске Чеснокова знали очень немногие. Он был родом из Либавы и появился здесь только летом 1917 года.

Жил он теперь за городом по чужому паспорту, работал в лесопромышленной артели. Никто, кроме самых близких людей, не узнавал в малообщительном, степенном счетоводе прежнего Чеснокова, старого коммуниста и депутата Архангельского совета…

– От своих что-нибудь имеешь? – спросила его Шурочка.

– Ничего, – Чесноков вздохнул. – Знаю только то, что рассказал Потылихин: живут в Котласе.

Они помолчали.

– А праздник девочкам ты все-таки устроила! Хороша елочка?

– А ты откуда знаешь?

– Знаю… Молодчина! Надо было их побаловать…

– Принес неизвестный какой-то человек, – зарумянившись, отозвалась Шурочка. – Накануне рождества. В сочельник. Никого из нас дома не было. И записочка приколота: «А. М. Базыкиной». Для девочек это было огромной радостью… Словно действительно Дед Мороз побывал.

Чесноков усмехнулся.

– Да уж не ты ли это, Чесноков? – пристально посмотрев на него, спросила Шура. – Или Греков?

– Нет, не я и не Греков… Честное слово, не я, но ребята мои… Транспортники… Ты знаешь, Шура… Вот сейчас, в дни бедствия, особенно ясно, как ребята нами дорожат. У самих ведь в кармане вошь на аркане, а собирают деньги для заключенных. Вчера опять передали деньги от рабочих судоремонтного завода. Это не шутка!

Наконец пришел и Потылихин. Чесноков отвел его в дальний угол комнаты к окну, и они стали тихо разговаривать.

– Я вызвал тебя вот зачем, – начал Чесноков. – Нам надо устроить явку в самом ходовом месте. В центре! Чтобы могло собираться несколько человек сразу… И чтобы хвоста за собой не иметь.

– Ты уж не о нашей ли мастерской? – спросил Потылихин.

– Именно. Ведь у вас как будто и гражданские заказы принимают.

– Принимают.

– Чего же лучше!.. Вот и ширма! Но дело не только в этом. Надо встретиться судоремонтникам-большевикам. Соломбала – окраина, и частные дома там как на блюдечке. Надо выбрать какое-нибудь официальное место. Здесь, в центре, где людно… Ну, понимаешь! За вашей мастерской ведь никакого наблюдения?