Северная Аврора

Никитин Николай

– Никакого.

– А как ты сюда пришел?

– Да уж не беспокойся, я конспирацию знаю. – Потылихин улыбнулся. – Задами… И через забор!

– Ты сейчас должен быть как стеклышко.

– Я и есть как стеклышко. – Потылихин засмеялся. – Меня даже военное начальство уважает! Господа офицеры всегда со мной за руку… Полная благонадежность!

– Так вот, можно ли у вас в мастерской собрание организовать?

– Дерзкий ты человек!

– А что ж, Максимыч! Дерзость иногда бывает самым верным расчетом.

Чесноков

встал.

– Эту дерзость я со всех точек зрения обдумал… Никому никогда в голову не придет, что почти в самом сердце врага, в военной мастерской, собираются большевики. Когда у вас кончается работа?

– Солдаты уходят после пяти. Начальство позже четырех редко засиживается…

– Значит, в восемь или в девять можно назначать собрание! Да ты не беспокойся, я за народ ручаюсь… – сказал Чесноков, заметив, что осторожный Максим Максимович колеблется.

– Коли ручаешься, хорошо… Будет сделано. А когда предполагаешь?

– На будущей неделе. Я тебе сообщу через Дементия. И приготовь-ка, Максимыч, доклад… – сказал Чесноков, набивая махоркой глиняную трубочку. – Тема – общее положение. Да не у нас, а в стране… Что делается на юге, на Восточном фронте… Надо, чтобы товарищи знали о работе Ленина. То, что происходит у нас в Архангельске, мы и без доклада знаем. Расскажи, что видел в Вологде… Как строится Красная Армия… Надо, чтобы доклад у тебя был боевой… крепкий, бодрый. Чтобы он поднял настроение у людей.

– Понятно!

Они отошли от окна. Шурочка с тревогой вглядывалась в их лица.

– На Мудьюге как будто что-то случилось, – сказал Потылихин. – Подробности мне еще неизвестны… На днях обещались сообщить.

Шура побледнела.

– На Мудьюге? – переспросила она дрогнувшим голосом.

– Ничего особенного, Шурочка, – успокаивающе заговорил Потылихин. – Туда ездила комиссия из контрразведки. Какой-то неудачный побег… Вот и все!

– Фамилии какие-нибудь назывались? – спросила Шура.

– Козырев какой-то… Будь спокойна, Колю не называли.

– И Пигалль давно не приходил, – прошептала Шурочка, кусая посеревшие губы. – Вот уже три недели…

– Это еще ничего не значит, – сказал Чесноков. – Возьми себя в руки.

– С Колей плохо… – нервно сказала Шура. Она несколько раз прошлась взад-вперед по комнате. – Я это сразу почувствовала, как только Максим Максимович заикнулся о Мудьюге. Неужели расстреляли? Или привезли сюда, чтобы пытать?…

Шурочка, вернувшись домой, как всегда ласково поговорила с детьми, покормила их ужином, уложила спать, сама легла, но заснуть ей никак не удавалось. Перед ее глазами все время словно падал снег, высились какие-то скалы, шумели, сталкиваясь, ледяные глыбы, чернели волны и в снежной пелене мерещился загадочный страшный Мудьюг.

Утром она отправилась в контрразведку. Солдаты, которым, очевидно, только

что дали виски, выходили из комендатуры с багровыми лицами и пели непристойную песенку. Один из них, проходя мимо Шуры, ущипнул ее за подбородок и сказал: «Ну что, красотка, поедем с нами веселиться!»

Шура в ужасе отшатнулась. Солдаты с хохотом влезали в кузов грузовика. Кучка женщин и мужчин, добивавшихся чего-то у коменданта, смотрела на все это остекленевшими глазами.

4

После долгих просьб и переговоров ее, наконец, пропустили, но не к лейтенанту Бо и не к начальнику контрразведки Торнхиллу, а к подполковнику Ларри.

Покойно сидя в кресле, Ларри курил сигарету. Его замороженное лицо ничего не выражало. Глядя на него, Шурочка заволновалась.

– Я прошу у вас только принять посылку… Я узнала, что завтра на Мудьюг пойдет ледокол… Это мне сказали в порту. Нельзя ли воспользоваться этой оказией?

Разговор шел по-английски.

– Раньше мне разрешали, – прибавила Шурочка.

Губы у нее пересохли, но глаза смотрели на Ларри с таким же спокойствием, с каким и он смотрел на нее. Они словно состязались. «Я заставлю тебя дать мне разрешение, – думала Шура. – А если что-нибудь случилось, ты расскажешь мне, в чем дело».

В соседней комнате, где сидел лейтенант Бо, послышался какой-то шум. Дверь отворилась, и через комнату прошли два английских солдата-конвоира с винтовками. Между ними шел Пигалль. Вид у него был очень жалкий, он весь как будто съежился; лицо Пигалля пересекали три тонких, уже запекшихся полоски от удара стеком.

– О мадам! – почти не двигая губами, пролепетал француз и прошел мимо Шурочки.

Ларри поморщился. Ему было досадно, что Базыкина увидела арестованного сержанта.

– Вы подкупили нашего солдата, – сказал Ларри. – Он перевозил вам письма.

– Я не подкупала его, – бледнея и стискивая пальцы, проговорила Шурочка.

– Значит, он сочувствовал вам?

– Мы никогда не говорили о политике.

– Мы его расстреляем. Где вы с ним познакомились?

– Меня направил к нему лейтенант Бо.

Ларри встал.

– Где мой муж? – спросила Шурочка.

– Здесь. В тюрьме.

«Здесь?! Господи… А Максим не знал!» – подумала она.

– До свидания! – резко сказал Ларри.

Шура вышла из приемной, стараясь держаться как можно прямее, не теряя достоинства.

5

Архангельские газеты писали: «Большевики под Пермью разбиты, недалек тот час, когда войска Колчака соединятся с нашими северными войсками». «Третья большевистская армия панически бежит. Легионы чехословаков скоро появятся не только в Котласе, но и на берегах Двины. Тогда большевикам будет крышка!»