Северная королева
Шрифт:
Честно, разглядев в их свете девушку, которую везли, я вздрогнула. Измученной, окровавленной, усталой выглядела незнакомка, но в ее взоре, устремленном на толпу, виднелась сила, непокоренная, несломленная пытками воля и… Я ринулась вперед, стараясь раздвинуть строй, оттолкнуть стоящих на пути. Красный, светящийся зрачок до боли, до тихого стона знакомых глаз. Крисса! Одна из тех, кому я пообещала вернуться! Моя альбина, подруга детства, и я не имела никакого права бросать ее здесь. Рванулась, будто ощущая цепи, сковывающие ее по рукам и ногам, так точно они опутывали мое тело.
Криссу привязывали к столбу, обкладывая ноги сухими ветками,
— Пусти! — вырываясь из крепких, причиняющих боль объятий, только натруженные руки стиснули еще сильнее.
Вдруг в этой сумятице, ужасе, тьме раздался голос, исполненный гордости и силы духа:
— Знайте, она придет! Моя королева дала слово, и она непременно вернется! — умолкла на секунду, потому что не знающий пощады огненный палач перекинулся ярой искрой на грязный подол ее платья, но Крисса собралась и завершила. — Моя королева Ниавель отомстит за меня! Она сожжет, уничтожит ваш городишко, не оставляя и камня на камне!
Толпа утихла, и вперед вышел наместник:
— Испугались ведьмы? Жалкие! Устыдитесь своих порывов, ибо кого вы боитесь?! Узрите! — поднял факел и ткнул им в лицо Криссы.
Я кричала вместе с ней, а когда подруга умолкла, и я обмякла в уверенных руках могучего мужчины, держащего меня. От слез все расплывалось перед глазами, но я запомню все, до мельчайших подробностей, потому что происходящее будет сложно забыть, а уж простить и вовсе невозможно! Огонь пугающе медленно, словно наслаждаясь предложенным лакомством, пожирал плоть моей подруги, а мне чудились ее редкие стоны. Но вот остался лишь треск поленьев, сжигаемых неутомимым пламенем, его гул, разносящийся над площадью. И тут я поклялась, глядя и на столб огня, тянущийся к небесам, и на разлетающийся по округе пепел, пообещав: «Я отомщу за тебя, Крисса! Клянусь, этот мерзкий грязный городишко захлебнется в крови своих жителей, а наместника лично посажу на кол или сожгу, упиваясь его криками!»
Разгоряченная зрелищем толпа неторопливо начала расходиться, я бездумно переставляла ноги, ведомая неизвестным. Голову поднимать не хотелось, да и вообще ничего не хотелось, кроме как выть, подобно волкам в холодные зимние ночи. Сердце сжималось в ледяных тисках, и я дрожала, а в голове мелькало два вопроса: «Почему Крисса оказалась на этой стороне Меб?» и «Есть ли здесь еще кто-то из моих альбин?»
Пришла в себя, ощутив, как мне в ладони кто-то подает кружку с горячим питьем. Подняла глаза и увидела высокого человека в простой одежде.
— Очнулся, —
— Кто вы? — пригубила напиток, обожгла язык и с недовольством воззрилась на мужчину.
— Пей, сынок, а то заледенел ты совсем, хотя на дворе лето!
— Сынок? — в какое-то мгновение я и забыла о своей внешности, но мужчина понял мои слова по-своему:
— Ты прости, коли не по нраву! Только ты мне моего сына напомнил, когда кинулся ведьму выручать! Мой тоже таким был и сгинул по вине гнусной бабы!
Моргнула, а он, не обратив на это никакого внимания, рассказывал дальше:
— Я тогда не успел Рода остановить, а потом наместник наш всю спину ему содрал до самых костей, сам бил и через строй прогнал. Умер мой мальчишка, а ему всего тринадцать было… — по щеке мужчины скатилась скупая, но от того почти драгоценная, слеза.
— Вы решили, что я полюбил ведьму? — молчать было неловко и невежливо, потому прервала затянувшееся безмолвие.
— Или пожалел — неважно, а они коварные! Заманят, накинут любовные сети и опутают прочными веревками, так, что уже не сдвинешься, — вздохнул, отошел к ободранному шкафчику, вынул бутыль с каким-то крепким напитком и отхлебнул, а я осмотрелась.
Мы находились на небольшой кухне, с которой просматривался вид на скудно обставленную комнатушку. Окна затянуты бычьими пузырями, стены голые, каменные, пол устилает не слишком чистый тростник.
— Мне жаль вашего сына, — все еще дрожа от пережитого, молвила я и снова пригубила жгучий травяной напиток с каплей чего-то ядреного, получаемого из зерен ячменя и выдержанного в дубовых бочках. Такой пьют не в замках лордов во время шикарных празднеств, а в хижинах бедняков и трактирах, когда хотят утопить свое горе.
— И мне жаль, он у меня один остался, остальных унесла черная немочь, — поведал мужчина, делая очередной глоток.
— Спасибо, — я только-только осознала, чему подвергла бы и себя, и всех оставшихся в живых ар-де-мейцев. Криссу я бы не спасла, но что точно — сама бы погибла. В лучшем случае под пытками, в худшем сгорела бы, оставив о себе лишь пепел, который бы развеяли поутру.
Кстати, о пепле! Нельзя, чтобы прах подруги остался на этой стороне Разлома, так что я должна рискнуть!
Больше не было произнесено ни слова, даже на прощание. Человек просто махнул мне рукой, провожая до угла, и я отправилась на поиски таверны.
Плутать пришлось недолго, шарахаясь от разгоряченных зрелищем прохожих, пробегая укромные закоулки, в которых прятались колеблющиеся в свете факелов тени.
Лись Соломенный с приятелями живо обсуждали казнь ведьмы, приглашали и меня, но я отказалась, забралась в угол подальше, прикрылась охапкой сена и попыталась уснуть. Не смогла. И смех мальчишек, и собственные думы, и душевная маета мешали. Ничего не оставалось, как безмолвно лить слезы, глядя в потемневшие от времени потолочные балки. Все силы и боевой задор разом покинули меня. Воротилось жадное, скребущее сердце сотнями когтей одиночество, которое было со мной на протяжении всех дней пути из Ар-де-Мея в Золотой замок. Зачем? Ради чего все эти страдания и жертвы? Что ждет меня в самом конце? Смерть? Забвение? Пустота? Для чего все это бессмысленное барахтанье в мутной воде? Не для того ли я выбираюсь из очередной передряги, чтобы угодить в новую? Так бы и рыдала, наверное, всю ночь, если бы не услышала звонкий голос, всколыхнувший мое сознание, встряхнувший тело не хуже хорошего толчка.