Северный богатырь. Живой мертвец(Романы)
Шрифт:
Савелов жадно слушал его, и в уме у него вставала, как живая, Катя с ее русой косой, голубыми большими глазами и пунцовыми губами. Видел он ее, и как она за пяльцами сидит, и как по двору с Софьей бегает, и как она сама с лодкой управляется.
— Ах, — время от времени вздыхал он от избытка счастья, — хоть бы глазком ее повидать!
— А мне бы Софью!
— А ты любишь ее?
— Софью-то? — И вспыхнувший Яков излил перед Савеловым все долго сдерживаемое чувство — словно он не далекой Софье, а ему, Савелову, объяснялся в любви, так горячи были его речи и так порывисто
Савелов даже выпрямился.
— Непременно! На этих днях и поеду! В Новгороде, говоришь?
— В Новгороде. Купца Пряхова спроси только. У нас там и склады свои, и дом, и две шенявы… большие!
— Отпрошусь и уеду! Теперь, слышь, на время зимы передых будет.
— Известно!..
Савелов оставил Якова на ночь, засветил каганец и, указав Якову на постель Матусова, лег на другую лавку.
— Он не придет, — сказал он про Матусова, — с той поры, как его брата убили, он все пьет и у Митьки ночует.
Яков лег. Огонь снова погасили и в темноте говорили оба наперебой: Яков про Софью, а Савелов про Екатерину — и эта ночь сдружила их, как братьев.
Они заснули только под утро и проснулись, когда солнце, едва видимое сквозь серую пелену дождя, уже поднялось до своего предела. Проснулись они от топота ног и голосов. Посреди комнаты стояли Матусов и Фатеев, оба с воспаленными глазами, с распухшими от пьянства лицами.
— Ба! — закричал Фатеев. — А он, охотник из Спасского, и сам тут! Тебя-то нам и надобно! Вставай, лежебока, скорее, да одевайся, тебя царь наказал к нему доставить… тебя и Семена! Вставай, вставай!
Яков вскочил, и у него от страха дрогнули ноги.
— Мне чего одеваться? — просто ответил он. — Умоюсь и весь тут!
На нем была все еще кожаная куртка да высокие сапоги. Он еще не получил мундира и амуниции.
Савелов тоже встал.
— А я пойду к своему командиру, — сказал он. — А Багреев где?
— Где? — Фатеев засмеялся, — в комендантском доме под столом валяется. Да государь приказал всех водой облить, так, надо думать, Багреев очухался! Со мною то ж было. Я это спал на лавке, вдруг как что-то на меня хряснет. Я выругался, вскочил, думаю: сейчас сдачи дам, а передо мною государь. «Пей и дело разумей, — сказал он мне, — чего до сей поры валяешься? А еще денщик! Возьми, — говорит, — ведро, зачерпни воды и всех, что там валяются, облей хорошенько, авось протрезвеют. А потом ко мне этого Якова да Ма»… Ах, Боже мой, что же это я так заболтался, — спохватился он, — царь, того и гляди, дубинкой своей взгреет! Идем, идем! — и Фатеев почти за руки потащил Якова и Матусова к комендантскому дому.
Матусов шел равнодушно, а Яков дрожал, как от озноба, при мысли, что он уже второй раз будет видеть царя.
Фатеев оставил их на крыльце и пошел в дом, откуда вернулся через минуту и позвал их за собою. Они прошли две горницы и вошли в занятую царем. В ней уже все носило отпечаток царственного работника. Посредине горницы находился огромный стол с картами, чертежами и бумагами и подле него несколько табуреток; вдоль стены стояла сколоченная из досок
— А, привел! — хрипловатым голосом сказал Петр и, бросив станок, обернулся к вошедшим.
Матусов вытянулся, а Яков хотел опуститься на колени, но вспомнил царский запрет и тоже вытянулся.
— Это твоего брата убили? — обратился царь к Матусову.
— Моего, — глухо ответил Семен.
Царь положил свою могучую руку ему на плечо, и голос его зазвучал необычайною нежностью.
— На то война! Ее законы прежестоки. А ты не падай духом! Ты жив и родине нужен, а разуметь должно, что все мы — и ты, и я — за свою родину животы свои всегда положить готовы. И в том наше счастье, что все мы — сыны одной великой Руси!
Жалую тебя в поручики, жалую двести дворов и триста рублей — как бы тебе и брату твоему.
Матусов всхлипнул, как женщина, и опустился на колени.
— Встань! Я ведь за жалованье и дело спрошу! — сказал царь и обратился к Якову: — А ты, молодец, опять при штурме отличную аттестацию заслужил. Сказывали мне, с лестницами ты смекнул? Хвалю! Тебя в сержанты и денег тридцать рублей. Ну, а звал я вот для чего, — и Петр в коротких и сжатых фразах стал объяснять, что он ждет от Матусова и Якова.
Яков знает всю Неву, ее берега, ее жителей. Весной царь будет здесь и пойдет брать Канцы. Так вот надо все к тому времени приготовить. Место вызнать все, где и что крепко или слабо; жителей, не шведов, успокоить, чтобы не убегали и русских приветливо встречали, и хорошо, если знать все, что в Канцах делается.
— Оба и пойдете! — сказал Петр. — А обо всем Меншикову, господину коменданту, докладывать будете. Поняли? Ну, и с Богом, завтра же! А теперь ты, Саша, пиши Виниусу цидулу.
Фатеев тотчас наклонился над бумагой; Матусов щелкнул каблуками и лихо повернулся; Яков неуклюже пролез в двери, и они вышли.
Матусов словно излечился от страшного горя и широко улыбался; Яков сиял.
— Что с вами? — спросил их Багреев, — вы оба словно чищеные пуговицы.
— Господин поручик и сержант. Двести душ, триста рублей! Вот так фортеция! — закричал Матусов, в первый раз после штурма употребивший свое излюбленное выражение.
В ту же минуту в горницу вбежал Савелов.
— Виват! — закричал он. — Завтра к Кате еду! Отпустили на месяц, а после во Псков.
— Ты куда? — спросил Багреев.
— К Кате, к Кате, к его сестре, в Новгород!
— Так и я в Новгород. Едем вместе! — сказал Багреев.
— А ты зачем?
Багреев приложил палец к губам и покачал головой.
— Секретное поручение!
У Багреева, правда, было секретное поручение. Шереметев сказал Меншикову, что привез ему пленную красавицу, и, охотник до женского пола, Меншиков не мог утерпеть и скрыть свое желание. И вот Шереметев отрядил Багреева за мариенбургской пленницей, которую он должен был взять от новгородского воеводы и привезти с великим бережением к Меншикову.