Северный богатырь. Живой мертвец(Романы)

Зарин Андрей Ефимович

Грузинов стоял перед ним, и по его лицу было видно, как искренне он сочувствовал Брыкову.

— Удивительное приключение, — задумчиво сказал он, — невероятное!

Брыков встал со стула.

— Я слыхал о вашем значении при государе. Молю вас, примите во мне участие, замолвите свое слово!

Грузинов остановил его движением руки и покачал головой.

— Годом раньше, это было, — сказал он с горькой усмешкой, — а теперь я недалек от опалы. Под меня подкапывается всякий… — Он опустил голову, но потом быстро поднял ее и с ободряющей улыбкой взглянул

на Брыкова. — Но я вам все-таки помогу! Я извещу вас, когда и как просить самого царя. Это — все, что я могу. А пока вам надо сходить к графу Кутайсову. Это — прекрасный человек, и я скажу ему о вас.

Брыков поклонился.

— Дело в том, что по виду крепостного вам жить нельзя. Чулков живо узнает правду, и тогда вы пропали. Надо предупредить его! Вы пойдете к Кутайсову, он направит вас к Палену — и все уладится. К графу идите завтра же, прямо на дом. Он здесь живет. Идите утром, часов в десять!..

— Чем я отблагодарю вас! — с жаром сказал Брыков, горячо пожимая руку Грузинова.

— Э, полноте! Оставьте адрес, чтобы я мог оповестить вас!

Брыков написал свой адрес и радостный направился домой.

Переходя площадь, он увидел государя. Последний ехал верхом, жадно посасывая сок апельсина. Рядом с ним ехал Пален, немного позади адъютант Лопухин.

«И в руке этого человека моя жизнь, имущество и любовь», — подумал Брыков, быстро склоняя свои колени.

Он вернулся домой. Сидор встретил его и сказал:

— Опять был этот квартальный и опять ему рубль дал.

— Почему?

— Ждать хотел, а потом меня в часть вести.

— Но за что же?

— А просто ваши рубли приглянулись, — сказал Иван, — им покажи только! Кушать прикажете?

— Давай!

Брыков сел есть и за едой стал расспрашивать Ивана о Башилове.

— Что, — говорил Иван, — господин сам хороший! Кабы у нас деньги были. А то надеть нечего. Ведь как заведутся какие, сейчас в карты, а начальство — на гауптвахту! Так и живет месяц дома, месяц там!

Брыков улыбнулся.

— А сходить к нему можно?

— Отчего нельзя? У Адмиралтейства они завсегда сидят. К ним пущают!

— Завтра же к нему схожу, — сказал Брыков.

Он лег спать, а проснувшись сел писать письмо. Он писал Ермолину о своих делах: о дороге, встрече с Грузиновым, о своих двух днях в столице и о начале хлопот. Потом он стал писать Маше, моля ее о терпении и описывая свою любовь. Ее образ вставал у него перед глазами, как живой. Ему сделалось невыносимо грустно. В пустой комнате было неприятно, оплывшая свеча горела трепетным светом, за перегородкой мирно храпели денщик и Сидор.

— Брат, брат! Что я тебе сделал? — с укором произнес Брыков, и у него невольно выступили на глазах слезы.

XIX

Добрые люди

Едва Семен Павлович проснулся на другой день, как Сидор тотчас сказал ему:

— Аспид-то этот уже тут!

— Какой аспид?

— А квартальный! «Хочу, — говорит, — на этого крепостного поглядеть».

Брыков нахмурился, но тотчас же вспомнил,

сколько неприятностей может сделать ему этот квартальный, и, быстро одевшись, вышел на другую половину избы.

Квартальный в коротеньком мундире с невероятно высоким воротом, в ботфортах и кожаной треуголке, маленький, толстый, с заплывшим лицом, сидел развалившись на лавке и говорил денщику Ивану:

— Кабы твой барин был не военный, а, так сказать, по примеру прочих, так мы за этот самый картеж из него веревку свили бы, потому что…

Но тут вошел Брыков, и квартальный оборвал свою речь. В Семене Павловиче сразу чувствовался барин, и квартальный быстро поднялся при его входе, но потом вспомнил, что перед ним крепостной, и обозлился.

— Ты это что ж, — закричал он, — порядков не знаешь?! Приехал, да вместо того, чтобы в квартал явиться, нас ходить заставляешь? А? Что за птица?

Брыков вспыхнул и забылся при виде такой наглости.

— Хам! — закричал он. — Да я тебя велю плетьми отстегать! С кем ты говоришь?

Квартальный отшатнулся и вытянулся в струнку.

— Я, ваше бла… го… — начал он и тотчас одумался. По его жирному лицу скользнула лукавая улыбка, он вдруг принял небрежную позу и заговорил: — Эге-ге! Что-то удивительно нонче крепостные говорят! Совсем будто и господа!

Брыков изменился в лице, а Сидор хлопотливо заговорил:

— Ну, что, ваше благородие, еще выдумали! Ен — известный музыкант, у барина в почете, вот и избаловался!

— Ты мне глаз не отводи, — сказал ухмыляясь квартальный, — знаем мы эти побасенки! Идем-ка лучше, музыкант, в квартал. Там дознаемся, каков ты есть крепостной.

Семен Павлович обмер, но быстро нашелся:

— Я не могу сейчас идти с тобой, потому что зван утром к графу Кутайсову, а после…

При имени всесильного графа у квартального опять изменилось лицо. Он совершенно ополоумел, носом чуя, что здесь есть что-то неладное.

— Барина нашего просили сюда ради его музыки прислать, — снова поспешил сказать Сидор, подмигивая Брыкову.

Квартальный смущенно почесал затылок.

— Ишь ведь! — задумчиво пробормотал он.

Брыков воспользовался его нерешительностью.

— Ну, мне с тобой нечего растабарывать, — резко сказал он, — на тебе! Выпей за мое здоровье, да и убирайся! — И, сунув квартальному три рубля, он вернулся в горницу.

Минуту спустя вошел Сидор с озабоченным лицом.

— Чует он, окаянный, что неладно у нас, — сказал он вздыхая, — беда с ним будет!

— Какая беда еще! Давай есть!

— Какая беда? — повторил Сидор, принося еду. — Сами знаете: свяжись только с полицией… последнее дело!..

— Ну, ну, не каркай!.. У меня заступники здесь найдутся!

Семен Павлович поел, оделся и вышел. На площади толпился народ, навстречу ему бежало несколько человек и чуть не сшибло его с ног.

— Что там такое? — спросил Брыков у стоявшей возле него бабы.

— А казнить, батюшка, будут! Вора, вишь, казнить будут. Сперва плетью стегать, потом клеймить, а там в Сибирь ушлют.