Северный крест. Миллер
Шрифт:
— Богу Богово, а кесарю кесарево. Нам же, простым смертным, вообще уготована третья доля. Ясно одно — с первого августа четырнадцатого года начался новый отсчёт истории. Может быть, это будет самый худший отрезок её во все времена.
— Этого никто не знает, Евгений Карлович, — мягко произнёс посол.
— Никто не знает, это верно, но зато все чувствуют. Жизнь завтрашняя в России будет много хуже нынешней. Власть, которая намерена укорениться в нашей стране, уничтожит всё: веру, собственность, семью, личную свободу, человека превратит в животное, знающее только одно — беспрекословное подчинение вождям. А те и будут стараться. — Миллер с горечью махнул рукой и умолк.
Спустя много лет — уже в тридцатые годы — он напишет книгу, где всё, о чём он говорил с Маклаковым, выплеснет на страницы.
Но это будет позже, а пока он обкатывал,
Посол отставил в сторону чашку с кофе.
— Быть животным — это хуже, чем быть рабом, — произнёс он задумчиво, — вы правы.
Картины из прошлого возникают будто бы из ничего, Миллер вновь прокручивает их в памяти, расстраивается, радуется, озабоченно размышляет, сочувствует сам себе. Может, он напрасно ввязался в это не совсем благое дело — в генерал-губернаторство? Англичане ведут себя, как девочки, в первый раз вышедшие на панель — и боятся всего, и хочется им, и папу с мамой обидеть стесняются, и отломить кусок побольше от общего пирога стараются... Тьфу!
А ведь скоро наступит момент, когда они поспешат на свои корабли и оставят Миллера на этой земле одного. К этому всё идёт.
Ещё вчера Миллер так не считал, а сегодня, увы, эти мысли всё чаще и чаще приходят ему в голову.
Чтобы удержать англичан, нужны успехи на фронте — на Северной Двине и под Котласом, на Онеге и в печорской тайге, на берегах Белого моря и в Мурманске. В Мурманске городом правит странный человек, полуклоун-полуневежда, из бывших кочегаров, боксёр и сочинитель стихов — некий Юрьев, председатель местного совдепа.
Юрьев был экспансивным человеком, по телеграфу обматерил Ленина и Троцкого, бросил им прямо в лицо презрительное: «Изменники!» — но он, этот Юрьев, был против подписания мирного договора с немцами в Бресте, и это его роднило с белыми генералами. Он воевал с красногвардейцами бывшего наркома Токоя [14] и белогвардейцами барона Маннергейма [15] , прекрасно уживался с англичанами и французами [16] , а с американцами враждовал — в общем, был Юрьев этакой «вещью в себе», птичкой, которой неплохо было бы засунуть голову под мышку, под крылышко...
14
«...бывшего наркома Токоя» — Токой Ангти Оскари входил в число руководителей Социал-демократической партии Финляндии, член правительства СНУ (Совет народных уполномоченных). Он один из народных уполномоченных Финляндии, подписавших 1 марта 1918 г. Договор между Российской и Финляндской социалистическими республиками. Со стороны Советской России договор подписали председатель СНК В. Ленин, народные комиссары И. Сталин и П. Прошьян.
15
Карл Густав Эмиль Маннергейм (1867-1951) — офицер российской императорской армии, маршал Финляндии, в 1944-1946 гг. — президент Финляндии. В январе 1918 г. он был назначен главнокомандующим ещё не сформированной финской армии, под его руководством подразделения сил самообороны в конце месяца разоружили подчинённые большевикам военные части, расположенные на севере Финляндии, а затем финская армия, руководимая Маннергеймом, разгромила расположенные в южной Финляндии отряды красной гвардии.
16
«...Юрьев... прекрасно уживался с англичанами и французами» — в начале 1918 г. власть в Мурманске была фактически захвачена анархическими отрядами М. Ляуданского; 2 марта председатель мурманского Совдепа Юрьев договорился с представителями «интервентов» о высадке на берег англо-французских войск. Сторонами было подписано «Словесное соглашение о совместных действиях англичан, французов и русских по обороне Мурманского края». Письменный текст устного соглашения — дотоле неизвестная в дипломатической практике форма — был утверждён Мурманским советом рабочих и крестьянских депутатов.
Но все
Впрочем, Миллер никогда не одобрял методы ликвидации, используемые контрразведкой. Марушевский укоризненно поглядывал на него:
— Вы смотрите только, какая контрразведка у англичан, Евгений Карлович... А у французов? Они знают не только то, что делается в городе, знают, чем дышит треска в Белом море. А уж по части придать кому-нибудь ускорение, чтобы этот кто-либо как можно быстрее лёг под мраморную плиту, — им вообще нет равных. Так что вы не сдерживайте контрразведку, пусть она по-настоящему займётся Юрьевым.
Миллер старался отделаться какой-нибудь незначительной фразой либо просто бормотал под нос:
— Да-да... Да-да...
В такие минуты он бывал недоволен и собою, и Марушевским, и любым другим человеком, который неожиданно попадался ему на глаза, однако всякое недовольство он умел запирать в себе, не высказывать его.
Появился в Архангельске и местный демагог — некто Скоморохов [17] , председатель земской губернской управы. Болтун и бездельник и при этом волевой, энергичный, правда вся энергия его была направлена только на то, чтобы захватить власть, а там хоть трава не расти. Скоморохов очень рвался в правительство, так рвался, так упирался ногами в пол, чтобы протиснуться в узкую щель, что у него даже галстук на шее сам развязывался.
17
Скоморохов Павел Павлович (1888-?) — житель Архангельска, служащий губземотдела, эсер. В марте 1920 г. арестован за «контрреволюционную деятельность». Решения по делу и сведений о дальнейшей судьбе нет. В 1999 г. полностью реабилитирован.
Скоморохов — эсер, сторонник крайних мер и относился к любителям раскачивать лодку, в которой сидят не только они сами... Если уж он брался насолить англичанам, то как минимум в топках их пароходов пропадали колосники и здоровенные суда превращались в обычный лом, если уж решал избавить человека от насморка, то делал это очень решительно — отрубал бедолаге голову и выбрасывал на помойку. В этом был весь Скоморохов.
«Однако в правительство его придётся всё-таки включить, — думал Миллер, решивший произвести в правительстве кое-какие перестановки, — иначе Скоморохов не угомонится, будет склонять власти на каждом городском перекрёстке. Уж и так, вместо того чтобы ругать большевиков, Скоморохов ругает Миллера, рубит сук, на котором сидит».
Завидя Миллера, Скоморохов обязательно вставлял в глаз выпуклое стеколышко монокля и с насмешливым видом начинал рассматривать генерала.
Генералу от этой показной демонстрации, от высокомерного пренебрежения этого человека делалось противно, будто при виде раздавленного жука, и он старался не встречаться со Скомороховым взглядом.
В саду, за окном, пели птицы. По тротуару ходили, неспешно поскрипывая английскими сапогами, часовые.
Жизнь шла своим чередом. Тихо было в Архангельске.
Миноноска медленно двигалась вверх по Онеге, иногда, если позволял фарватер, прижималась то к одному, то к другому берегу, — словно бы прослушивала, ощупывала пространство стволами своих пушек. Лебедев дожидался, когда поближе подтянутся мониторы, и шёл дальше.
Из-под днища миноноски даже на малом ходу выплёскивалась длинная усатая волна, с шипеньем всаживалась в отвесные берега, совершенно безлюдные, неживые.
В одном месте, в глубине берега, среди деревьев, заметили горящий костёр. Лебедев вскинул к глазам бинокль, стараясь разглядеть костёр и людей, находящихся рядом, но ничего не было видно.
— Может быть, накрыть костёр парой снарядов, — предложил мичман Кислюк, — мои бравые канониры это сделают мигом.
— Не надо. Вдруг это не красные партизаны, а деревенские пастухи, выгнавшие скот на выпас?
— А если всё-таки партизаны?
— Отставить! — произнёс Лебедев, опуская бинокль. Достал из кармана часы. — Пора обедать. Прошу господ офицеров в кают-компанию.