Северный крест. Миллер
Шрифт:
Миноноска продолжала медленно плыть по Онеге дальше. Следом плелись, чихая машинами, плюясь дымом, старые пароходы, по недоразумению возведённые в ранг боевых кораблей, вызывающие ощущение досады, сочувствия и одновременно неловкости: ну зачем люди потревожили эти древние коробки? Могли бы проявить уважение к их старым ржавым костям и не прерывать их сладкого сна в онежских затонах. Спали бы и спали себе пароходы...
Кают-компанией на миноноске был обыкновенный кубрик. Обихоженный, с занавесками на иллюминаторах, с крутящимися табуретками, обитыми кожей с накрахмаленной
Сели по ранжиру, как и положено: командир — в центре стола (он не любил занимать место во главе), по правую руку от него — старший офицер, по левую — старший механик, поодаль, справа — артиллерист.
Лебедев оглядел своих товарищей, произнёс:
— Неплохо бы пригласить к нашему столу командиров десанта, но... — он снова оглядел офицеров, — но есть ли смысл останавливать караван, причаливать к берегу, терять время?
— Жаль, нет катера. — Рунге смущённо покашлял в кулак: всё, что могло плавать или хотя бы держаться на воде, подчинялось ему, старшему офицеру миноноски.
Два месяца назад у миноноски в море произошла стычка с красным ледоколом.
Пушкарь с ледокола умудрился точным выстрелом всадить снаряд в борт катера, проломить его насквозь, сорвать с палубы и швырнуть в море.
Хватило всего нескольких минут, чтобы катер затонул, — на прощание он показал свой серый выпуклый борт и пошёл на дно. Сверху, с палубы было видно, как бешенная беломорская вода стремительно поволокла его в сторону — здесь были очень сильные течения, крутили море то в одну сторону, то в другую.
— Значит, обед пройдёт без командиров десанта, — подвёл итог Лебедев.
В дверь кают-компании торжественно вплыл кок, неся на руках поднос, на котором красовалась тарелка с крупной оранжевой икрой, а рядом — небольшой графин с запотевшими боками.
— Прошу побаловаться свежей сёмужьей икорочкой, — провозгласил Митька Платонов, — в Онеге удалось выловить одну зрелую рыбину.
— О! — довольно воскликнул артиллерист и потёр руки.
Лебедев, увидев графин, кивнул одобрительно и позвонил на мостик:
— Ход — самый малый!
— Икра наисвежайшая, пятиминутка, — заворковал Платонов, прыгая вокруг стола. Остановился около командира. Спросил: — Ас рыбой что прикажете сделать?
— Засоли её по-европейски, — велел Лебедев.
По-европейски — значит не только с солью, но и с сахаром, с присыпкой из укропа и петрушки, можно ещё добавить немного чёрного молотого перца либо перца серого. Красный не годится. Красный перец хорош для сала по-мадьярски. Рыба в таком засоле получается первый класс — нежная, слабосольная, она просто тает во рту. Икре-пятиминутке не уступает ни в чём.
Митька Платонов лихо щёлкнул каблуками:
— Будет сделано!
— Кок, что у нас на первое? — поинтересовался Лебедев.
— Марсельский суп-буйабесс со специями и сыром. — Митька Платонов почтительно склонился, лицо его приняло вдохновенное выражение.
— Суп-буйабесс — значит рыбный?
— Так точно! Крепкий суп из набора разных рыб.
— А на второе?
— Есть выбор. Имеются нежные телячьи котлеты
Митька готовно выпрямился, стал походить на официанта, желающего угодить клиенту. Лицо его не теряло вдохновенного выражения.
— Я — человек рыбный, — сказал Лебедев, — мне — сёмгу.
— Мне — телячьи котлеты, — неспешно поигрывая вилкой, произнёс Рунге.
— Мне — тоже телячьи котлеты, — сказал Кругов.
— А я попрошу у вас, кок, оленину. — Артиллерист Кислюк лихо подкрутил несуществующие усы.
Митька Платонов поклонился всем сразу и исчез.
— Люблю стервеца, — глянув вслед коку, признался Лебедев, — подаёт обыкновенную курицу с подливкой из прокисшего супа, а скажет, что это рагу из бургундских уток, запечённое с грибами в чесночно-ореховом соусе... И глазом не моргнёт.
— Я представляю, каких трудов ему стоило запомнить французские названия, — задумчиво произнёс Рунге. — «Равиоли» под соусом «фуа-гра» или «карпаччо сальмон», фаршированное сибиасом с соусом «песто»... Человеку, который никакого языка, кроме нижегородского, не учил, это очень сложно...
— Но, признайтесь, готовит он вкусно. — Артиллерист потянулся к графину с водкой, спросил у командира: — Ну что, нальём по первой?
— Наливай, — разрешил Лебедев.
— Под такую еду да под такую выпивку воевать с кем угодно можно, — сказал старший механик. — Сюда бы ещё карты да пулечку по маленькой, под золотые червонцы — м-м-м! — Крутов сощурился со сладким выражением на лице, будто увидел среднеазиатскую дыню — овощ, который любил больше всего.
— Карты и кают-компания, сударь, несовместимы, — назидательно произнёс Рунге.
— Полноте, Иван Иванович, в карты любил перекинуться даже сам великий Фёдор Михайлович Достоевский.
— Достоевский вообще был азартным игроком, — сказал Лебедев. — У него, я слышал, даже пальцы дрожали, когда он брал в руки карты.
— Говорят, существует особая система выигрышей, разработанная им, — Кислюк стремительно заводился, впрочем он также стремительно и гаснул. — Если повнимательнее прочитать его «Игрока», то можно эту систему выявить.
— Тогда почему же Достоевский ни разу в своей жизни не выиграл по-крупному?
— Вопрос везения. Так ему «везло». В кавычках.
— А я вообще не люблю Достоевского, — мрачно заявил Крутов. — Сам ненормальный был человек и писал ненормально.
Лебедев покосился на него, но ничего не сказал.
— Я слышал; что как только он брался за карты — терял разум.
— Не скажите, сударь. — Лебедев отрицательно покачал головой. — Он умел держать себя в руках. Как-то у жены своей он попросил денег на дорогу из Питера в Старую Руссу. Она выслала ему деньги, но при этом написала, что денег нет, ей пришлось заложить своё пальто и что больше закладывать в доме нечего...