Северный крест. Миллер

Поволяев Валерий Дмитриевич

Словно ободрённая приглашением, крыса вскарабкалась на канат и поползла на миноноску, задумчиво пофыркивающую водоотливкой — трюх-трюх, трюх-трюх...

Через минуту крыса получила сильный удар по жирному телу — Арсюха не рассчитал силу, вложил в удар больше, чем положено, крыса шмякнулась не в воду, а на набережную, перемахнув через весь причал, приземлилась на камни, обрызгала их кровью.

— Ты чего! — предостерегающе закричал Андрюха. — За это нам старшой может в одно место фитиль вставить и запалить его. Рванёт так, что мужское достоинство превратится в обычную яичницу.

— Собаки подберут, — лениво

отозвался Арсюха, — через двадцать минут набережная будет чиста, как стол в кубрике после обеда.

— Держи карман шире. Собаки ныне даже английскими консервами стали брезговать, не то что сомнительной свежениной. Собака крысу есть не станет.

Печальный кот проводил взглядом крысу, совершавшую последний полёт, и вновь перевёл взор на треску, плавающую в воде.

Жарко было в Архангельске. Так жарко, что днём на камнях можно было печь картошку.

* * *

В доме Миллера звучала музыка — Наталья Николаевна сидела за роялем. Евгений Карлович, светлоглазый, с хорошей выправкой и поджарой фигурой, с тщательно остриженными усами, благоухающий лондонским парфюмом, приехал домой на обед.

Щёлкнув кнопками белых парадных перчаток, положил их на столик в прихожей, глянул на себя в зеркало. Остался доволен — не стыдно показываться Тате. Можно было, конечно, пообедать и в штабе, в гостевом зале, куда генерал-губернатор Северной области иногда наведывался с гостями — в основном иностранными, но хотя бы немного времени Евгению Карловичу хотелось провести с женой.

Уже двадцать три года они вместе, у них уже подросли дети, сын стал ростом выше отца, большая часть жизни осталась позади, а Евгений Карлович до сих пор при виде жены ощущает молодое воодушевление и иногда, обронив неловкое слово, краснеет перед ней, как мальчишка. Он прислушался, стараясь угадать, что же играет Наталья Николаевна. Нет, не угадал... Да и играла жена на этот раз не по памяти, а по нотам, скованно. Когда она играет по памяти, звук у рояля бывает совсем другой — какой-то игривый, убыстрённый, усиленный, что ли.

Более полугода уже Миллер живёт в этом доме, а привыкнуть к нему не может, как не может привыкнуть и к природе здешней, к снегам выше крыши, розовому воздуху и морозам, легко разваливающим вековые гранитные валуны на несколько частей.

В Витебской губернии, где Миллер родился, таких морозов нет — там о зверствах стужи даже не слышали. В родном городе Миллера Динабурге [3] зимы всегда бывали мягкими, каждый год на главной площади города заливали водой снежную гору, на которой с утра до вечера густо лепилась малышня.

3

Динабург — ныне город Двинск.

Собственно, зима в Архангельске — тоже не самая суровая, на севере есть места, где из жилья вообще нельзя носа высунуть, вода, вылитая из кружки на снег, до земли не долетает — вместо неё шлёпаются звонкие ледышки. Лето в Архангельске стоит жаркое. Короткое и жаркое, с несметью света, в котором плавают тонкие серебряные паутины.

В Архангельск семья Миллеров

прибыла из Парижа, где Евгений Карлович безуспешно пытался сформировать из остатков Русского экспедиционного корпуса армию, но дело это было заранее обречено на провал: уставшие солдаты не хотели умирать на чужбине, рвались в Россию, домой, и генеральские уговоры на них не действовали.

В конце концов Миллера пригласил к себе русский посол Маклаков [4] , вальяжный, с длинной душистой сигаретой, засунутой в изящный, с точёными колечками, свободно висящими на узорчатом теле, четвертьметровый мундштук — мундштук был восточный, выточен в Индии из слоновой кости и привезён в Европу...

За окном уютного тихого кабинета кружились крупные невесомые снежинки.

— Что-то рано ныне полетели белые мухи, — озабоченно глянув в окно, проговорил Маклаков, — для Парижа это явление совсем нетипичное. — Маклаков не сдержал вздоха — он скучал по России. И Миллер тоже скучал, очень скучал. — Поздравляю вас, Евгений Карлович, — сказал посол.

4

Маклаков Василий Алексеевич (1869-1957) — дворянин, адвокат, депутат 2-4-й Государственной думы, один из лидеров кадетов, был избран депутатом Учредительного собрания от Москвы. В 1917 г. посол во Франции. После Февральской революции выступал за восстановление монархии. Эмигрировал.

— С чем?

— Сегодня утром мировая бойня, которую мы в нашей печати именовали Великой войной, закончилась.

— Господи... — Миллеру показалось, что он услышал собственный стон; он глянул на роскошный календарь, висевший на стене кабинета. Было одиннадцатое ноября. Перекрестился.

— Вчера подписаны последние документы с Германией о перемирии. На фронтах перестали стрелять пушки. Больше они стрелять не будут. — Маклаков помял пальцами седеющие виски, потом сделал гостеприимный жест, указывая на стул, прислонённый к игральному столику. — Садитесь, Евгений Карлович! В ногах правды нет.

Миллер сел на стул, оглядел столик, стоящий рядом, — Маклаков любил всё восточное, и это был не стол, а произведение искусства, изящный, резной, сделанный на Востоке, — и не увидел его броской красоты. Лицо у Миллера было ошеломлённым.

— Господи, наконец-то, — проговорил он тихо, — наконец-то! — Снова перекрестился.

— Я тоже считаю — наконец-то! — грубовато проговорил посол. — Эта война искалечила землю, вместо сердца у планеты — дырка. В таких войнах не бывает победителей — бывают только побеждённые, да и те в основном калеки.

— Сейчас мы ещё не можем подсчитать потери, — прежним тихим голосом произнёс Миллер, он всё ещё не мог прийти в себя, — подсчитаем лет через пять и ужаснёмся! — Он посмотрел выжидательно на посла, словно искал у него поддержки.

Посол промолчал. Он перебирал бумаги, лежавшие на игральном столике. Отложил в сторону вначале одну бумагу, потом другую.

— Из России пришли две телеграммы, Евгений Карлович, — сказал он. — Вас просят срочно выехать в Архангельск. По всей стране развернулась нешуточная борьба с большевиками. Вам предлагают возглавить эту борьбу на Севере.