Северный Удел
Шрифт:
— Прекрасно, — сказала матушка. — Если там просто дорога на Леверн, почему вы стоите? Там же просто дорога. И больше ничего.
— Жандармы не пускают, — сказал тот же густой голос.
Матушка ухмыльнулась.
— Что для высокой крови какие-то люди с низкой? Давайте, вперед! Только уж на Кольваро не пеняйте потом!
Люди запереглядывались.
— Когда мы соберем поезд, — выступил вперед Тимаков, — обязательно всех выпустим. Думаю, где-то через полчаса. Вас много.
— А охрана будет? —
— Нет, охраны не будет, — сказал Тимаков.
Кто-то фыркнул.
— И что, нас не тронут?
— Не знаю. Прошу сесть в кареты.
— Какое-то сумасшествие…
Тимаков стоял прямой и спокойный. Под его взглядом повернул к дормезам первый ряд, зашевелился, распадаясь, второй, затем цепная реакция распространилась и на остальных. Зачавкал песок под ногами. Захлопали дверцы.
— Матушка, — шепнул я, приблизившись, — может вам тоже уехать?
— Никогда, — Анна-Матильда Кольваро сжала мои пальцы. — Я останусь здесь. Это мой дом, мои розовые… — она судорожно вздохнула. Вместо розовых кустов были одни ямы. — Если умирать, то здесь. Только здесь.
— А Мари?
Матушка слабо улыбнулась.
— Мари тоже решила остаться. Все, — она взъерошила мне волосы, — пойду. Надо отдать последние распоряжения.
Высокая фигура ее поднялась к дверям.
Я с грустью посмотрел на изрытую землю за плацем, напомнившую мне поле после артиллерийской баталии, на пехотинцев и жандармов, складывающих и проливающих смолой костры, на малые костерки, занявшиеся тут и там.
Флигели по сторонам уже туманились, у въездных ворот на столбах зажгли фонари, и свет их расплывался дымными ореолами.
Я прищурился.
Кто-то стоял там, за светом фонарей. Жилками не достать, разве что винтовочной пулей. Или это уже?..
Я похолодел.
— Георгий.
— Что? — обернулся Тимаков.
— Посмотри, — я кивнул в сторону ворот.
Стоявший там тем временем прошел вперед, и в руках у него обнаружилась палка с белым лоскутом на конце. Он повозил ей в воздухе.
Фигурки жандармов у первой линии костров взяли его на прицел.
— Кажется, переговорщик, — тихо сказал Тимаков.
За нашими спинами раздался дробный перестук каблуков — человек восемь еще спустились по крыльцу к дормезам.
— Кровь вам в помощь! — догнал их голос Сагадеева. — И пинок под зад! Я был лучшего мнения о вас, господа!
Обер-полицмейстер, рассерженный, краснолицый, вклинился между мной и Тимаковым.
— Ничего, — сказал он, шевеля усами, — клопы бегут с корабля…
— Крысы, — сказал я.
— Клопы! Крыс я уважаю. У первой дочки была такая беленькая… — Сагадеев оборвал сам себя. — Значит, жандармская полурота, двадцать солдат, человек сорок от фамилий, ну и мы с вами! Я думаю, достаточно.
— К
— Где? — спросил Сагадеев.
— У ворот.
Заржали лошади. Со скрипом, покачиваясь, из-за угла выкатили добавочным рядом две кареты с фамильными щитами на боковинах, их сразу, еще до остановки, облепили желающие попасть внутрь. Катарина Эске с отцом ожидаемо оказались в конце очереди.
Я стиснул зубы.
— Смотрите! Смотрите! — вдруг вспыхнуло среди толпящихся.
Вскинулась женская рука, указывающая на неторопливо шагающего к дому человека.
Звенящая тишина, полная ищущих глаз и приоткрытых ртов, царствовала несколько мгновений. Затем в обратную захлопали дверцы, дормезы, будто диковинные овощи — семечки, повыплевывали людей.
— Это кто? — зашелестело над головами. — Он один? Один?
— Пойдемте, Бастель, встретим? — покосился на меня Сагадеев.
— Да, — я застегнул ворот мундира. — Перехватим на полпути. Георгий, вы с нами?
— Н-нет, — мотнул головой Тимаков. — Не могу. Вон они все повыскакивали, их же надо снова… — Он двинулся к дормезам. — Господа, а если сейчас поедем?
Мы с Сагадеевым пересекли плац.
Переговорщик остановился у начала вырубленной аллейки и замер. Замер и сопровождающий его жандарм.
Снова бултыхнулся в воздухе лоскут.
— Кажется, он военный, — сказал обер-полицмейстер.
— Скорее, отставной.
У переговорщика было загорелое до смуглости лицо. Мне вспомнились Жапуга и письмо Жукоевского полицмейстера. Загар был ассамейский. К некоторым прилипает так, что не сходит годами.
Нос горбинкой. Черные, пронзительные глаза. Левое плечо ниже правого. Не от ранения ли? Жилки закрыты.
— Доброй вам ночи, — усмехнулся переговорщик, снимая платок с палки.
На нем были поношенный военный кафтан и заправленные в сапоги шаровары. Погоны спороты, серебряные значки с петлиц удалены. Кавалерист? Или это маскарад с переодеванием?
— Не представитесь? — спросил я.
— Не вижу смысла.
— Хотя бы фамилию.
Переговорщик намотал платок на кулак.
— Зовите Лоскутовым, — он окинул меня взглядом и хмыкнул. — А вы тот еще… Молодо выглядите. Столько неприятностей…
— Мы знакомы?
Назвавшийся Лоскутовым нехорошо улыбнулся.
— Не довелось. Но дружок мой Эррано… вот он свел знакомство. Губу это не он вам?
— Это давний шрам, — сказал я.
— Ну да, вижу. Жалко.
— Послушайте, — набычился Сагадеев, — вы зачем пришли?
Он жестом отпустил жандарма. Лоскутов взрыхлил песок носком сапога.
— Не поверите, крови не хочется.
— Вы ж сюда только за кровью и пришли, — сказал я.
Черные глаза взглянули с хитринкой.